— Ты читать это знаешь?

Шурка рассеянно поглядел на букварь, взял его, покрутил в руках, потом несколько удивленно спросил:

— А ты что, дева Мария, совсем неграмотная?

Она не уловила смысла его фразы и, продолжая свою мысль, сказала:

— Ты читать нада Таюнэ. Таюнэ слушать нада, сама читать нада. Таюнэ школа ходить плохо — работать нада. Василя понимал?

— Понимаю, — хмыкнул Шурка. — Ну, давай почитаю, — согласился он и без паузы прочитал вслух две страницы.

Таюнэ недовольно мотнула головой и быстро прикрыла ладошкой книгу.

— Зачем скоро-скоро читал? — сердито сказала она. И, бесцеремонно взяв его за палец, ткнула им в верхнее слово, строго спросила: — Как говорить нада?

— Мя-ач, — протянул Шурка.

— Ма-ач, — повторила она.

— Не мач, а мяч, — поправил Шурка. — Ну-ка, скажи «я-я». Мя-ач…

— Мя-ач, — напрягаясь, повторила она.

— Точно.

— Мя-а-ач, — уже мягче произнесла она. Обернулась к нему и засмеялась, довольная своим успехом.

— Постой, постой… Да у тебя глаза разные! — изумился Шурка. — Разрази меня гром, разные!

Он взял ее за подбородок и приблизил к себе ее лицо, словно все еще не верил своему открытию. Таюнэ не противилась ему, она лишь перестала смеяться и глядела на Шурку, распахнув разноцветные глаза, не понимая, зачем он так делает. В одном, голубом, глазу еще прыгали веселые смешинки, в другом, карем, застыло недоумение.

— Ну дела-а! — сказал Шурка, опуская руку.

Вечером Таюнэ поставила на шкуры лампу, уселась рядом с Шуркой и раскрыла букварь.

— Василя много читать нада, Таюнэ учить нада, — сказала она, плотнее придвигаясь к нему.

Шурка ощутил прикосновение ее тела, услышал рядом ее глубокое дыхание, и какая-то жаркая волна хлестнула его по сердцу. Он покосился на нее. Она не заметила его взгляда, застыла над букварем. Шурка чуть отодвинулся от нее и с незнакомой прежде легкостью в голосе сказал:

— Ладно, дева Мария, давай учиться.

Прошла еще неделя.

Таюнэ заметно продвинулась вперед в чтении букваря, а ее запас русских слов благодаря Шурке изрядно пополнился. Нога у Шурки заживала, он довольно сносно передвигался с помощью весла-костыля. Веко у него зажило, следы волчьих когтей сошли с лица, и, хотя рана над глазом не совсем затянулась, смуглое, цыганистое Шуркино лицо обрело привлекательность. Особенно после того, как он прошелся по нему остро отточенным ножом, сняв густую щетину.

Когда Шурка брился, Таюнэ стояла рядом и не дыша наблюдала за ним. Потом вдруг быстро провела ладонью по его гладкой щеке, резко взяла его за подбородок и точно так же, как делал он, притянула к себе его лицо.

— Василя красивый, да? — серьезно спросила она.

Шурка рывком обнял ее. Но она тут же выскользнула из его рук, метнулась к стене, схватила винчестер и вихрем вынеслась из избушки. Шурка подхватил весло и заковылял за нею, не понимая толком, что это с ней случилось. Но Таюнэ уже была далеко. Она бежала вдоль берега, углубляясь в высокую зелень тальника. Ее цветастое платье последний раз мелькнуло ярким пятном на пригорке и пропало.

Шурка ждал ее весь вечер и полночи, пока его не сморил сон. Но и во сне он видел, как мелькает среди домов цветастое платье Таюнэ, как стреляет она вверх из винчестера, поднимая людей в погоню за ним…

Он проснулся на рассвете, полный тревожных мыслей. Подгоняемый той же тревогой, вышел из избушки. На камне у избушки сидела Таюнэ и ощипывала огромного белого гуся. У ног ее лежало с десяток убитых гусей.

— Трастуй, — мирно улыбнулась она Шурке и показала на свою добычу. — Видал, Таюнэ сколько стреляла? Огонь делать будем, варить будем.

Тяжесть отвалилась от Шуркиного сердца.

— Будем-то будем, — веселея, сказал он. — А ты чего вчера удрала? Меня боишься?

Она спокойно повела бровями и сказала:

— Таюнэ умка нет боится, волка нет боится, пурга нет боится, Василя совсем нет боится. — Помолчала, качнула головой и добавила. — Таюнэ нельзя стала жина Василя.

— Что-что? — засмеялся Шурка. — Да почем ты знаешь, что я хочу жениться?

Таюнэ подняла на него разноцветные раскосые глаза, строго повторила:

— Нельзя стала… Ты твой товарищ скоро ходил, Таюнэ один оставался. Это плохо делать. Это пушник Шарикова делать. Шарикова самолет далеко летал, жина Вуквуна плакала много. Теперь тоже плакала много, два сына свой говорила: «Твой папа далеко самолет летал, ты один живи, школу учись, букварь учись. Твой папа плохо делал, два сына хорошо надо делать». Василя понимал?

— Понимаю, понимаю. Куда ж он улетел, этот Шариков?

— Таюнэ нет знает, Вуквуна нет знает, председатель Айван нет знает. Далеко летал, большой-большой город.

— Хмм-м… ясно, — сказал Шурка. Потом, озорно сверкнув цыганскими глазами, спросил: — Ну а если я останусь, ты что же, станешь моей женой?

— Таюнэ нет знает, — вздохнула она.

Шурку забавляла серьезность и деловитость, с какой эта молоденькая девчонка вела разговор о тех сокровенных вещах, о которых обычно не заикаются девчата ее возраста то ли от врожденной девичьей скромности, то ли от, лукавства и притворства. Ему не хотелось, обрывать столь, необычный разговор. Он подсел к ней и спросил:

— Значит, не согласна? Ну а почему?

— Василя русский, — потупилась Таюнэ. — Василя любит свой русский девушка. Русский мало-мало живет тундра, потом летает самолет большой город.

— Слушай, а почему ты себя Таюнэ зовешь? — забавляясь, допытывался Шурка, — Ты ведь Руслана. У тебя что, два имени?

Его непонятливость вызвала у нее улыбку.

— Таюнэ — фамилий, Руслана — так зовут, — улыбчиво объяснила она. И, вспомнив девушку в милицейской форме, сказала: — Такой сказка есть — Руслана. Два Руслана теперь, два девушка живош.

— Вот так просветили тебя! Это же парня так зовут, князя, понимаешь? — смеясь, проговорил Шурка.

— Зачем смеялся? — сердито дернула его за рукав Таюнэ. — Ты сказку такой знал? Милиция начальника много твой знал, начальника так говорил.

— Какой милиции?! — Шурка утратил смешливость.

Таюнэ проворно сунула руку в вырез платья, достала паспорт, толкнула ему в руки.

— Читал, читал! — потребовала она, показывая пальцем в графу, где стояло ее имя. — Видал, Рус-ла-на? Милиция начальника паспорт Давал, говорил: «Надо Таюнэ зовут Руслана писать, Руслана сказка есть, девушка есть». Василя мало знал, начальника много знал.

— А-а-а… — облегченно вздохнул Шурка, потом сказал. — Зануда твой начальник, купил он тебя… Ну, заливал, понимаешь? Тьфу, как же тебе втолковать?.. Ну, неправду сказал, дошло? — нашел наконец Шурка подходящее слово.

Таюнэ насмешливо взглянула на него, молча взяла у него паспорт, спрятала на груди и недружелюбно сказала:

— Ты много пустой слова говорил, мало работа делал! — Она спокойно подняла с земли гуся, положила ему на колени, приказала: — Работал, работал!

— Ну и чумная! — ухмыльнулся Шурка, принимаясь ощипывать гуся.

День подбирался к полудню. Но солнце плыло по небу не так, как летом, легко набирая высоту, а держалось ближе к горизонту, Лучи его, падая к земле под острым углом, слабо прогревали воздух. Оттого, наверно, все вокруг казалось нереальным: и голубоватое стекло неба, и ощетинившаяся трава, и синий блеск реки, и черные холмы далеких сопок, затянутых паутиной марева. Даже плоское, как тарелка, солнце походило на копию солнца настоящего, а высокие яркие цветы по берегу выглядели так, словно их вырезали из цветного картона и нарочно понатыкали в землю.

Опираясь на весло, Шурка похаживал у избушки. Из открытого окна просачивался острый запах жареной гусятины — у печки хлопотала Таюнэ.

На душе у Шурки было скверно. В голову лезли всякие путаные мысли, связанные с побегом. Он пробовал отвлечься от них, пытался представить в веселом свете свое недалекое будущее. Ну, скажем, то время, когда он доберется до Певека, а еще лучше, когда очутится в каком-нибудь приличном городке за Уральским хребтом. Но из этого ничего не получалось. Представить себя в безопасности шумного города мешала и эта избушка на курьих ножках, и весь пустынный дикий простор, который сейчас окружал его.