Конхобар снова рыгнул и перевалился на другой бок. Олаф, прежде сталкивавшийся с альбианцем только в бою и на пиру, не ожидал такого вот "мирного времяпрепровождения". В голову закралась шальная мысль: а что, если поведать о такой вот стороне Конхобара его соотечественникам-филидам? Такой интересный штришок к портрету великого героя.

Ветер переменился, и дым потянул разлапистые объятия к повозке. Оттуда, с холма, доносилось глухое карканье: падальщики водили черные хороводы вокруг руин изобилия. Олаф сжал губы. Он видел – а часто и сам тому способствовал – сотни таких деревень, вставших на пути войны. Все они были столь схожи между собой, что казались отражениями в воде той, родной деревни… Везучий просыпался в холодном поту, боясь, что их отряд окружит его родное селение. И хоть за годы память притупилась, а сотни и сотни похожих друг на друга деревень промчались сквозь жизнь Олафа, он вспоминал родину. На самой окраине, у подножия холма, стояла кузница, на пятачке сходок перевались с боку на бок гуси, свиньи старины Хэма валялись в луже, ловя солнечные зайчики. А со всех сторон слеталось наемное воронье.

Рагмар скрылся в колосьях пшеницы. Жито нынче уродилось славное, на редкость высокое и золотистое. То-то приволье будет птицам после молотьбы: сколько зернышек им удастся подхватить! Скотине же будет корма на зиму окажется вдосталь, знай только себе уплетай солому вдосталь.

***

Везучий вспомнил, как вся деревня выходила на страду, а он под вечер точил серпы. Кузнец обменивался с ним скупыми фразами. Мастер Вит славился своим немногословием или даже малословием. Да, точно, количество слов, им произносимых, могло сравниться с чьим-нибудь молчанием. Вместо уст говорили его руки. Мозолистые, в ожогах, крепкие руки: по молодости Вит любил гнуть ими подковы, сворачивая в затейливые узоры, а потом успокоился, стал беречь силы на настоящее дело. А тем более к чему портить хорошую работу? Став деревенским кузнецом, он лишь изредка давал волю силе. Как-то раз, поссорившись с деревенским старостой, наговорив лишнего, Вит ходил из угла в угол кузницы. Путь ему преграждали бесчисленные инструменты и заготовки. Заложив руки за спину, мастер бубнил под нос самые черные ругательства и обещал призвать на голову старосты проклятье Горнего духа. И вот, выпалив очередную тираду , уйдя в себя, Вит споткнулся и, ругаясь на чем свет стоит, упал. Бросившегося было к нему Олафа он остановил кивком головы: мол, не мешай, сам справлюсь. И точно, Вит прыжком поднялся с пола и подхватил лом, виновника падения. С торжествующим выражением лица мастер схватил инструмент за концы и напряг руки. Жилы вздулись, кузнец засопел – и металл поддался, складываясь в баранку. Вит, ухмыльнувшись, через мгновение вернул "баранке" былой облик. И еще раз. И снова. В какой-то момент металл не выдержал, и "тесто" развалилось на части. Зато мастер был доволен как медведь, набредший на покинутое коричневой стражей дупло с медом. Кузница вновь наполнилась звоном металла…

***

Да уж! Все окрестные деревни походили одна на другую, как кольца, расходящиеся по озерной глади от брошенного камушка. Олаф готов был поклясться, что крайний дом, стоявший у подножия холма, приходился близнецом его кузнице. Разве что здешняя кузня покрылась опалинами и толстым слоем сажи. Крыша провалилась вовнутрь. Над окнами расцвели черные тюльпаны. Ворона – здоровенная! – сидела на покосившейся двери. Повернувшись боком к повозке, она хитрым и жадным взглядом провожала гостей. Авось сумеет добром поживиться.

Даже Конхобар, храбрый герой Альбы, прекратил развенчивать легенды о себе любимом и вглядывался в каждый кустик, прислушивался к каждому шороху. Лишь Ричард все так же был погружен в раздумья. Взор его обратился в глубину души, и между магом и миром шел долгий, жаркий и трудный спор. Печать отрешенности лежала на лице Магуса, отрешенности, которая могла обернуться ужасом и смертью для небольшого отряда. Голову Ричард чуть-чуть запрокинул, и будто бы смотря поверх голов и руин. Лишь бездвижный взгляд глаз его выдавал истинную мишень мага.

Лошади захрапели, отказываясь идти дальше: дорогу преградила обуглившаяся головешка. Олаф почесал макушку, силясь предположить, чем же этот столб…Столб! Точно! Повозка остановилась в считанных шагах от пустыря средь домов. Точно такой же стоял и в его родной деревне…

***

Весной сюда собирались все жители, стар и млад, да еще из окрестных хуторов и делянок стекались охотники, отшельники и бортники. В день, когда зеленеют травы и земля вздыхает свободно, освободившись от снежного плена, люди хотели радоваться и веселиться. Даже нелюдимый старик с Молчальниковой заимки приходил сюда с пучками засушенной рыбы, выменивая их на зерно и кое-какие инструменты. Олаф и Вит – вот с кем он обменивался больше, чем фразой "Мне до этого нет дела". Порой Молчальник оказывался даже словоохотлив, слова тридцать-сорок говорил. Ученик кузнеца все хотел разговорить отшельника, но ему это не удавалось.

А ведь так интересно! С детства этот человек был чем-то вроде местной легенды, живой легенды. Что там короли древности и герои, жившие в далеких краях! За плечами Молчальник хранил тайну, и ребятня собиралась вокруг него, силясь ее разузнать. Многие готовы были бы отдать самое ценное, что у них есть – медный грош – лишь бы узнать бережно хранимые Молчальником рассказы. Сутулый человек с обветренным лицом, всегда прятавший руки до локтей, какая бы жаркая погода не стояла на дворе, говоривший на диво красиво и правильно, – он предпочитал молчать…

Но иногда Олаф видел в карих глазах Молчальника блеск гордости и высокомерия. Так мог бы смотреть рыцарь из Глоркастера на вилланов или же купец из Лефера на батраков, пошедших к нему в кабалу.

Но стоило только Олафу присмотреться, как Молчальник тут же отводил взгляд и замолкал. Он не хотел, он очень сильно не хотел, чтобы люди замечали это выражение. Но почему? Может быть, Молчальник не желал открывать часть своей души посторонним, ту часть, что навсегда осталась в его прошлом?..

***

Не успела ворона взлететь над лысиной холма, как Конхобар прыгнул. Жители Двенадцатиградья слышали о том, что альбианцы не совсем люди (а значит, совсем не люди) – но подтверждение тому редко встречали. Сейчас же Олаф получил причину считать так же. О, нет, пять зрачков – это нормально. Но когда человек прыгает подобно лососю, прижав руки к бокам, выгибаясь пружиной и преодолевая расстояние в добрых три-четыре человеческих роста?

Но Рагмар – и как только успел? – обогнал альбианца. Лезвие именно его топора оказалось приставлено к горлу человека, склонившегося над трупом крестьянина в самом центре пустыря. Человек этот, облаченный в замызганное одеяние, сшитое из десятков потертых шкурок, не успел даже подняться. Он лишь повернул голову в сторону повозки, взглянул на Олафа, и…

И Везучий остолбенел. Не потому, что незнакомец пустил в ход магию или сглаз, – но потому что он не был незнакомцем.

Из-под капюшона на Олафа по-орлиному остро смотрели те самые карие глаза.

– Кто ты? – разом спросили Рагмар и Конхобар.

Герой Альбы как раз приставил меч к горлу человека, чуть пониже того места, к которому добродушно прижалось острие рагмарова топора. Если бы бедняга дернулся, то его побрили бы до самого позвоночника.