Девушка достала из кармана бумажный свёрток и передала его высокому мужчине, облачённому в только чёрные, как непроницаемая ночь, одеяния, от которых даже свет не отталкивался. Он спешно схватил свёрток и так же холодно пояснил суть следующего задания:

– Тебе необходимо найти бывшего верховного инквизитора Карамазова. Я знаю, что он прячется где-то в этом городе. – Последние слова чуть было не пропали в безумном кличе, что донёсся сверху: «Именем Христианской Конгрегации Праведной Веры, оставайтесь на месте».

– Будет исполнено, магистр Данте. – Сказала девушка и скрылась прочь.

Спустя два дня. Милан.

Стояла мрачная и серая погода, которая предзнаменовала наступление тяжкой и холодной зимы, что скуют своим ледяным поветрием весь север бывшей Италии. В это время люди запасаются тёплыми вещами, а новообразованное управления: «Коммунального обслуживания», «Подачи горячей воды» и «Надзора за температурой в помещениях», начнут тотальную и масштабную подготовку к холодному сезону. А раньше, до Великой Континентальной Ночи в этих краях, даже когда далеко на севере стоял лютый мороз, было весьма тепло. Но всё изменилось после ожесточённой войны между Рейхом и Либеральной Капиталистической Республикой, когда при полной своей ярости схлестнулись в жестокой бойне два абсолюта, да с таким остервенением, что чуть Альпы не были обращены в горную пыль.

И таков сейчас Милан, ставший первым крупным городом у Альп и стоявший верным стражем на случай вторжения вероломного соседа с севера. Этот город со сломленным духом свободы, полностью подчинённый воле Архиканцлера, всецело скованный его чёрной волей и видением идеального мира.

«Никто не смеет перечить идейному курсу, ибо в нём свет истины» – как утверждалось в указе нового правителя, когда он спускал всех инквизиторов на всех тех, кто посмеет против него выступить, или нового курса, который, как полагал новоявленный глава государства – «спасёт государство от ереси похотей и развращения».

И, некогда великий и гордый город, погрузился в пучину мрака, что стал сутью новой реальности, со старым и неизменимым фундаментом. Средь бетонных джунглей проходили религиозные чистки, устраиваемые инквизиторами, чтобы доказать собственную лояльность новому правлению в старом режиме.

Ярые последователи Великой Конгрегации Веры в Государство, находясь под защитой духовно-просветительских войск, выискивали всякого, кто посмеет выразить сомнение в новом курсе. С таким же пламенным фанатизмом, даже не изменившим форму, принимая государство, как священный институт, сторонники Конгрегации старались убедить всех граждан в собственной правильности и праведности слов, а тех, кого не удавалась убедить – расстреливали на месте, и как в издёвку, дабы соблюсти законы Автократорства и быть чистыми перед Великим Трибуналом, после каждого акта «праведного мщения» составлялся протокол и вызывались уличные комиссары.

Везде и на каждом шагу любого гражданина могло поджидать возмездье за то, что «он не должным образом выражал свою любовь и отношение к государству». Так, если человек посмотрит на один из плакатов и исказит лицо в некой гримасе, что не понравится «монахам» из Конгрегации, священникам или уличным комиссарам, то его могли арестовать за «оказание лицевого неуважения к стране». Ибо, как сказал Архиканцлер: «никто не смеет выражать неуважения в любой форме к праведности государства, ибо его воплощаю – я».

Но хуже всем приходилось тем, кто был принят на различную работу при правлении второго Канцлера. За ними устанавливался особый надзор, как за «идеологически нестабильными гражданами, по причине вербовки при неправедном правлении». А «неправедным правлением» новый глава государства осознанно называл время управления второго Канцлера, который по идейной сути решил отойти от принципов первого правителя Рейха.

Но многие граждане Автократорства понимали, что их кошмар единственный способ спасения в этом мире и поэтому приняли новый старый режим с благоговейной верностью и спокойствием, осознавая, что он ничем не отличается от правления первого и второго Канцлера.

Все с радостью и ликованием праздновали приход нового Архиканцлера, устроив огромный и пышный праздник, прокатившейся по уголкам всего государства: от огромной столицы до самых захолустных деревень и полузабытых посёлков.

Но не все в старом городе со сломленной гордостью торжествовали победу нового правителя с приевшимся «идейным душком»…

По улицам города пробирался человек, который собственным видом не вызывал подозрений. Серый, как вся миланская действительность, протоклассический костюм, под которым виднелась белая рубаха, а на ногах чёрные туфли. Через левую руку перекинулась деревянная тросточка, зажата под подмышкой, а половина лица скрыта под бесцветной шляпой.

Ничего примечательного или весьма подозрительного в этом человеке не было. Он с лёгкостью мог бы сойти за служащего какого-нибудь управления из Все-Министерства.

Человек только изредка крутил головой, чтобы увидеть, что творится вокруг и более точно выстроить маршрут. Но кругом он видел, как льётся повсюду сладкая, тем и тошная, похвальба нового правления. Везде, где только можно было висели транспаранты и плакаты с изображением нового правителя, а под ними подписи, восхваляющие его пришествие к власти. Мужчина подметил пару надписей и произнёс у себя их в голове: «К светлому будущему придём вместе», «Чем жестче правление, тем больше порядка», «Вместе проложим курс к счастью». От прокрученных в разуме нелепых изречений нового государя неприметному гражданину чуть не стало тошно, ибо он знал, что этого человека заботит только «власть ради власти» и уничтожение всех тех, кто мог бы подорвать моральный курс, установленный ещё первым Канцлером…

Внезапно взгляд человека, облачённого в серый костюм, приковала сцена, развернувшаяся на улице, ставшая актом показательной сути «нового курса». «Монахи» из Великой Конгрегации Веры в Государство, остановили гражданку. Шесть человек из духовно-просветительских войск, оградили девушку от «монахов» винтовками и спинами, за которыми и послышалась речь, полная недовольства:

– Дочерь наша, почему у тебя губы накрашены столь яркой помадой? Разве ты не знаешь моральный курс, установленный нашим, всеми любимом, Архиканцлером: «никто не должен привлекать к себе внимание, взывающее к животным инстинктам, ибо такова есть суть развращения».

Женщина стояла в полнейшем недоумении от происходящего и даже не знала, как реагировать, но всё же нашла пару нужных слов:

– Простите, но это не в вашей юрисдикции. Этим должны интересоваться священники из Христианской Конгрегации Праведной Веры, но никак не вы.

«Монахи» опешили от такого ответа, явно понимая, что девушка права и дела с обязанностями одного департамента власти, не должны касаться юрисдикции другого ветви власти. Но, обиженные и наполненные досадой от такой пощёчины они не собирались и перешли в новое идеологическое наступление, желая свершить кару:

– Ты права, но столь красные губы… Этот цвет – древний символ коммунистов, и самой коммунистической веры. Конечно, будь у тебя другой оттенок, то мы бы и прошли мимо, но столь насыщенный и яркий, этот цвет может породить ностальгию к коммунизму. А пресечение антигосударственных посылов – наша юрисдикция.

После этих слов, тут же послышался звук передёргивающихся затворов на винтовках и в самом воздухе завитало напряжение от готовящегося акта «правосудия».

Но внезапно вся фантасмагория фанатизма оборвалась от возгласов пяти полицейских, облачённых в серые шинели.

– Имением Автократорства – прекратить. – Приказал один из полицейских.

Тут же к нему развернулись «монахи», лица которых покраснели от налившейся крови, в глазах вздулись сосуды, и послышался голос, преисполненный ревностной и фанатичной злобы: