Он прошелся по каморке туда-сюда.

— Где мы?

— Не знаю.

— А кто тут заправляет, как думаешь?

Лена пожала плечами.

— Не знаю. Мясники какие-нибудь. Сейчас везде только один вид бизнеса: мясом торговать. Спрос, сам понимаешь, рождает предложение. А есть все хотят.

— Есть-то да. — Морозов болезненно поморщился. — Но не может быть, чтоб вокруг одни каннибалы…

— Может. Почему нет?

— Да ну, ерунда. Психов полно, конечно, но не все ж поголовно.

— Тогда для чего им это все?

— За территорию дерутся? — предположил Морозов. Сознание до последнего старалось отвергнуть жуткую реальность.

— Да кому сами по себе эти руины сдались? Территория имеет значение, только если с нее кормиться можно. — Лена помолчала. — Неземной ты какой-то все-таки. Наверное, и жив только поэтому.

Морозов махнул рукой: мол, ладно тебе заливать. Но память тут же услужливо подбросила картинки…

Кровавая клякса в коридоре и разводы на полу… Бугай Казачок деловито волочет труп Кости в соседнюю комнату… Руки по локоть в крови…

Снова подступил животный страх.

Людоедство было чем-то из области самых жутких кинематографических фантазий. Об этом можно было рассуждать, щекоча себе нервы, но оказаться в ситуации, когда человек человеку не только, друг, товарищ и брат, но и пища… Поверить в такое до конца Морозов все еще не мог.

— Всякое же случалось, — то ли для Лены, то ли для самого себя сказал он. — В блокадном Ленинграде люди держались, облика не потеряли. Хотя всякое говорят, но все же…

— Во-первых, и в блокаду по-разному случалось. А во-вторых, тогда люди другие были. Они верили во что-то. Уж не знаю точно, во что, в коммунизм, может? Или в то, что их рано или поздно спасут. Потому и держались, назло врагу. А сейчас? Кто нас спасет? Где коммунизм? Кому вообще нужно, чтобы мы людьми остались? У меня бабка в Ленинграде жила тогда. Так она кремень была! Несгибаемая! Мамка уже… с капитаном завертела, дура. Так и завалилось всё… Нет, Игорёшенька, то люди были, а мы… Я даже и не знаю, кто мы такие. Прижало чуть, и посыпалось с нас труха.

Она закрыла лицо ладонями.

— Выбираться надо, — решительно сказал Игорь, пристально глядя на дверь, словно мог прожечь ее взглядом. — Выбираться.

Позже им принесли еду. Бульон. В деревянных плошках.

Лена взяла миски, одну протянула Игорю, из другой начала есть сама. Молча. Морозов был благодарен ей за эту тишину.

После обеда пришел немногословный Казачок, указал на Лену пальцем и мотнул головой. Пошли, мол.

Игорь выбрал момент, одним прыжком оказался рядом с бугаем, но получил ногой в пах и свалился на пол, хватая ртом воздух. Боль взорвалась внутри, как граната, и ничего с ней невозможно было поделать…

Лену увели. Вернули через несколько часов. Молчаливую, с потемневшим лицом. Разорванное платье едва держалось на худых плечах…

Игорь без слов прижал ее к себе. Так и сидели, пока не принесли ужин — все тот же бульон…

Наступила ночь.

Игорь пытался заснуть, но каждый раз, когда закрывал глаза, вздрагивал от наплывающих образов перепачканного кровью Казачка. Под утро сон все же взял свое, но задремавшая Лена проснулась с криком. Игорь тоже вскочил.

Она потерла лицо грязными ладонями и сказала в никуда:

— Я не умру. Не умру.

Обрывки сна… Образы… Громкий стук сердец…

Утром вернулся Казачок. Принес завтрак. Ухмыльнулся, глядя на Лену, ушел.

Игорь, не чувствуя вкуса, проглотил еду. Нужно было сохранять силы. После завтрака он начал лихорадочно обследовать помещение, чтобы хоть чем-то себя занять. Глухие бетонные стены, крепкая дверь, отверстие параши да дыра в потолке. Морозов попробовал было повиснуть на куске арматуры, что торчал из стены, но ни вырвать его, ни раскачать не получилось. Забраться наверх тоже не удалось.

Лена сидела тихо, а Игорь метался по каменному мешку до самого обеда.

Лену снова увели. Игорь с упорством хищника пытался этому воспрепятствовать, но снова был нещадно избит. Потерял сознание…

В себя пришел от грубого похлопывания по плечу.

Открыл глаза. Дернулся. Тело пронзило болью от побоев.

Рядом Буфер.

— Что, плохо? — риторически спросил парень и улыбнулся. — Ты б не рыпался зря. Ребята здесь без фантазии. И убить могут.

Он помог Игорю сесть. Морозов привалился к стене.

— Я вот чего хотел спросить, — продолжил Буфер, шмыгнув носом. — Ты что думаешь обо всем об этом? Ну, не конкретно про свой случай, а в глобальном плане. Думаешь, все эти перемены — к лучшему? Или наоборот?

Игорь посмотрел Буферу в глаза. Серо-голубые, широко раскрытые, они не отражали ничего.

— Не к лучшему перемены, уж точно, — процедил сквозь зубы Игорь. Отвечать не хотелось, но молчать тоже было тошно.

— А почему?

— Как же… — Игорь даже растерялся от такого вопроса. — Ты вокруг-то посмотри. Чего ж тут хорошего?

— А если дать тебе сейчас еду, помочь дом отстроить и технику завести?

— При чем тут я? Сам сказал, в глобальном плане.

— Ну да, ну да, — покивал Буфер. — Только я вот над чем думаю: если каждому человеку и впрямь вернуть, что ему нужно, в обществе что-то наладится?

— Может быть… Но кто ж вернет?

— Я, к примеру — Буфер опять покровительственно заулыбался, будто на полном серьезе возомнил себя богом. — Вот тебе что нужно?

— Лена. И свобода, — ответил Игорь. — Отпусти нас.

— Правда? — Улыбка Буфера потускнела. — А что изменится? Вот отпущу я вас, и что дальше?

— Мы уйдем.

— Куда?

— За сыном моим.

Буфер поднял брови.

— Первый раз такой ответ слышу. Это хорошо, что у тебя есть цель. Но… Чем это поможет остальным? Ты скажи, скажи. Я ж не дурака валяю, я понять хочу. Если это действительно так, то вали на все четыре стороны.

Игорь нахмурился. Пристально посмотрел на Буфера и медленно проговорил:

— Ты нас отпусти. Другие узнают о твоей человечности, и, может быть…

Буфер зацокал языком.

— Нет, брат. Ты как-то идеально рассуждаешь. Страшно тебе, вот и городишь ерунду… Сам-то веришь в то, что говоришь?

Игорь сглотнул. Не ответил. Не было смысла ломать комедию.

— Вот то-то и оно. Получается, что если я вас отпущу, то улучшится только ваша личная жизнь. Ну, пацана, может, еще своего найдешь. Да и то, бабушка надвое сказала. — Буфер сделал жест рукой, видя, что Игорь хочет что-то сказать. — Погоди, погоди. Даже если ты не врешь, и у тебя действительно есть сын, даже если ты его найдешь… Что дальше-то? Примкнешь к какой-нибудь банде. Или терпилой станешь, который только тем и озабочен, чтоб пожрать. Или беспредельщиком. Сам убивать будешь или кто-то другой станет убивать с твоего молчаливого согласия. Где перемены? Где улучшение в глобальном плане?

Морозов запрокинул голову, уперся затылком в холодную стену.

Буфер был психом.

— Думаешь, что я тронутый, — словно прочитав его мысли, спросил Буфер. — Не-а. Это не я, это ты сумасшедший. Сказать, почему?

— Скажи.

— Ты точно знаешь, что тебя ждет. И ничего не делаешь.

— А что я могу?

— Не знаю. Убить себя, например. Это тоже поступок. — Буфер в который раз улыбнулся. — Или убить меня. Ну или подругу свою хотя бы задушить.

Игорь дернулся, как от пощечины. Напрягся, но тело вновь прострелило болью сразу в нескольких местах…

А Буфер продолжил ронять страшные слова.

— Ты ведь знаешь, что будет. Догадываешься. Точно-точно догадываешься, но поверить все никак не можешь. Так я тебе озвучу. Послушай. Сначала мы тебя будем кормить. Хорошо кормить. А подругу твою — по кругу пускать, пока не надоест. Я в целом баб не очень люблю: от них все беды, сколько мужиков погорело, страшно сказать. Но природе не прикажешь… А потом, когда надоест, мы ее зарежем. Потому что это не товар, а так… обуза. Выгодно ее продать вряд ли получится. А тебя мы все равно будем кормить, чтобы ты хорошенько ожирел. И только потом… — Буфер вновь широко улыбнулся, и Морозов вдруг понял, как он ненавидит эту улыбку — Что будет потом, ты знаешь. Да. И вот скажи мне, пожалуйста: ну какой смысл в твоем существовании? Ты же ни на что не способен. Ни на самый грошовый поступок. Ты же баран, животное. И если я тебя отпущу, что произойдет? Ничего. Кончишь жизнь так же, только не здесь, а где-нибудь еще. И ведь самое-то грустное то, что ты поймешь это совсем не сразу, а через месячишко. Если выживешь. Но и это тоже ничего не изменит. И ты все равно будешь надеяться на лучшее. Как баран. Будешь надеяться, потому что так положено животному. А ведь все это, — он покрутил пальцем над головой, — и случилось из-за таких, как ты.