Он толкнул большие двери, те отворились со скрипом.

В прошлой жизни Игорь бывал здесь нечасто. Он был когда- то крещен, но, как и большинство современных людей, не придавал этому особого значения. Заходил в храм больше из любопытства, нежели по велению души. Ему запомнилась вся эта позолота, богатый орнамент, иконы в красивых окладах. Тут всегда было странно и спокойно. Пахло ладаном, горели свечи, толкался народ: туристы и верующие. Перед храмом вели свой нехитрый бизнес нищие…

Так было раньше.

Сейчас все изменилось.

Морозов даже остановился, недоуменно оглядываясь.

— Удивляешься, — хмыкнул поп. — Вот так… Всё растащили. Чего ради? — Священник показал в угол: — Я вон там очнулся. Настоятель тоже. Он пытался сначала людей удержать, успокоить… Убили его.

— Настоятеля?

— Его, родимого. Ночью пришли и убили. Потом и коны потащили. Оклады выдирали. Тех, кто не убежал, били смертно… Ох, вандалы. Я в подвалах прятался. Не нашли.

— Повезло, — тихо сказал Игорь.

— Какое там! Это промысел божий. Наказано мне за грехи мои службу церковную нести, просвещать дикарей, со злом бороться. — Поп необычным, каким-то домашним жестом погладил царапины на стене. — При чем тут везение? Все по воле Божьей. Испытание суровое. — Он помолчал. Затем добавил: — А из икон… вот только ее и сохранили.

В центре храмового зала на подставке стояла икона Божьей матери. Перед ней теплилась свечка. Рядом же стоял гроб, в котором лежала Лена.

Игорь подошел к ней, дотронулся до лица. Кожа была холодна.

— Пока ты без сознания был, я по ней молитвы читал, за душу ее грешную, значит. — Священник подошел сзади совсем неслышно. Спросил с искренней наивностью: — Она ведь хорошая была женщина, да?

— Самая лучшая, — ответил Игорь, не отрывая от Лены взгляда. — Самая лучшая.

— Я так и подумал, иначе чего ж ты за нее держался-то так. И то, что ты похоронить ее хочешь, тоже хорошее дело. Нынче бросают покойников где попало… А это не по-христиански, нехорошо так. Дикость. Варварство…

Священник еще что-то говорил, вроде как проповедь, что-то про грехи, про тьму, что «опустилась», про последние дни, но Игорь не слушал. Он просто смотрел на свою женщину. Ту, которая ушла, но будет ждать его где-то там, на другой стороне, за гранью. Обязательно будет ждать. Уже ждет. И дождется… Он совершенно точно это знал.

— …гроб-то я сам сколотил. Для себя берег, но вот, видишь, как пригодился… Значит, мне не срок еще. Значит, не искупил еще.

Игорь вздрогнул.

— Что?

— Я говорю, поскольку родственник ты ее, то тебе решать. Хочешь, в саду зароем. Там земля, конечно, не сахар, но все братья там лежат. Вроде как святая земля. А если не хочешь, так — где в другом месте…

— Нет, в саду.

Поп кивнул.

— Это правильно. Только тогда поторапливаться надо. Все ж лето… — Он сочувственно посмотрел на Игоря.

— Да-да, — ответил Морозов. — Конечно.

С могилкой управились только к вечеру. Копали долго, тяжелая слежавшаяся земля поддавалась с трудом. То и дело попадались корни, которые надо было перерубать. Для этой цели опытный священник принес ржавый пожарный топорик. Лопата была одна, рыли по очереди. Несмотря на худобу, поп был жилист, махал черенком как заведенный, и Игорь, который уставал быстрее, с некоторым стыдом передавал ему лопату.

Они очень старались, но яма получилась неглубокой. Правда, достаточной, чтобы звери не добрались. Да и зверей-то в городе почти не осталось, кроме человека. А этот хищник предпочитает свежее мясо.

После того, как гроб опустили в могилу, священник отчитал положенную в таких случаях молитву. Игорь сам забрасывал яму землей, хотя было тяжело, голова кружилась. Горсть за горстью, взмах за взмахом.

Закончил он уже в сумерках.

Отец Андрей принес полбутылки кагора. Смущенно улыбнулся:

— В подвалах-то осталось. Хотя вроде и негоже, а все ж помянуть надо. Только с посудой плохо. Вот, что не унесли, то и использую. — Он поставил на стол большую серебряную чашу, налил до половины и пояснил: — Мне не жалко, просто много нельзя: спьянимся быстро.

Игорь кивнул.

Когда они умолкали, в храме становилось тихо. Удивительно, оглушительно тихо. И по-прежнему пахло ладаном и воском. Горело несколько свечек.

Поп поднял чашу, перекрестился на икону, вздохнул и отпил пару глотков. Протянул Игорю.

— Давай, страдалец. Пей. Средство древнее, немного можно.

Кагор был сладким и крепким. В голове практически сразу зашумело… И ледяной комок в груди вдруг остро уколол, бросился к лицу в глаза, поплыл, потек холодными каплями…

— Ты плачь, плачь, — кивнул отец Андрей. — Я лицо духовное, меня стесняться нечего. В былое-то время тут знаешь сколько люда разного слезами заливалось. Ой, страсть! И придет, и крестится да плачет, плачет да крестится. Чего, спрашиваю, милый, случилось? А он только денежки сует свои, да плачет, плачет… Вот оно как. Не в радость богатство. Это в девяностые годы было. Народ тогда хоть и злой был, но чистый более-менее. Потом таких вовсе не стало… Придет, бывало, свечку ткнет, будто палку, крест положит да и на выход. Торопится. Куда бежит? От кого?

Отец Андрей хлебнул вина. Крякнул, протянул чашу Игорю и ушел за алтарь. Через четверть часа вернулся, неся в миске распаренный соленый горох.

— Вот, покушать придумал, — пробормотал священник. — Посадки сделал, да не знаю, вызреет ли к осени. Поднялись росточки-то… А полезная штука — этот горох. Белка больше чем в мясе, вот как. Чудом сохранился, чудом. Ты давай, кушай. — Отец Андрей простодушно улыбнулся, показывая темным пальцем на блюдо. — С серебра едим. Настоятеля нашего так и трясли: где, говорят, золото да серебро прячешь? К чему им? Вот ты скажи, к чему? — Он махнул рукой в сторону дверей. — Вот что там сейчас злато? К чему оно там? Ан нет! Брали, тащили… Изверги. Упыри.

После этих слов он испуганно обернулся и поглядел в окно, словно ждал, что грабители услышали его брань и вот-вот вернутся.

— Как же вы живете тут? — спросил Игорь, жуя мучнистый — невкусный, но полезный — горох. — Убийства же кругом, дикость.

— Истинно так, — подхватил отец Андрей последнюю мысль, игнорируя вопрос. — Варварство, тьма. Гоги и Магоги. Вот они откуда вышли-то, вот откуда! — Он стукнул себя в грудь. — Из сердец наших вышли народы эти, из сердец наших алчных да холодных. Вышли и поработили наши умы, вот что страшно. Тьма пришла, да не откуда- то, а из нас самих.

— Ну, а храм как же? Неужели не трогают?

Отец Андрей пожал плечами.

— В первые дни, конечно, грабили. Алтарь жгли. А потом… Видишь как, стороной обходят. — Он приблизился к Игорю и сказал доверительно: — Я думаю, усовестились.

— Вряд ли.

— А я все же думаю так. Хотя и понимаю, что наивно, но всё ж. В душу человеческую нельзя не верить. Она тогда умереть может совсем, а это же против Божьего промысла преступление. Усовестились. Как есть. Страшные времена-то, страшные. Куда человеку податься? Кому душу открыть? Кто один-единственный простить может? Вот так-то. Только в Боге спасение их…

А вы, значит, полагаете, что это все по его воле произошло? Вся эта… — Игорь попробовал найти слово, но не смог. Только рукой махнул вокруг себя: мол, посмотри сам.

— Я над этим думал, но только ответа не нашел, — смутился отец Андрей. — Мир наш кончился, это правда. В ужас и кровь погружаемся. Конец света? Может, и конец. Всадник Бледный… Глад… Мор… Третий ангел прортубил… Тьма…

Он бормотал все тише и тише, погружаясь в себя. Его губы продолжали шевелиться, но слов уже не было слышно. Глаза отца Андрея сделались стеклянными.

Дергать священника Игорь не решился. И без того было ясно, что тот испытал невероятный кризис веры, столкнувшись с ужасом реальности. Сыпать соль на его раны было совершенно лишней жестокостью.

В то, что весь этот кошмар делается по велению Господа, Морозов не верил. Произошедшее было человеческим. Слишком человеческим: дурным, гадким и отвратительным. Может быть, какое-нибудь новое оружие? Или эксперимент? Очередная дрянь! Дрянь пошлая и дурная. Игорь полагал, что Господь-бог мог бы придумать что-нибудь более впечатляющее и масштабное. А тут… Одним словом, в причинах катастрофы Морозов был более чем уверен: что-то наше, людское. Зато в тех испытаниях, которые выпадали на долю каждого конкретного человека, очутившегося в мясорубке, было что-то от Божьей воли. Но говорить об этом с отцом Андреем казалось не с руки.