Могильщик загребал воду руками машинально, так же машинально поворачивал то в одну сторону, то в другую, чтобы не отплывать слишком далеко от берега — утонуть от судороги, схватившей ногу, ему не хотелось.

«Я не человек».

А чему здесь, собственно, удивляться? Он уже почти тринадцать лет не считал себя человеком. Проклятый, не от мира сего, другой, и сам с радостью подчёркивает это. Та выходка с бабками-рыботорговками была не единственной. Он носил перчатки в городах, при каждом удобном случае показывая их людям, говоря «я другой, я не такой, как вы». Смеялся над людьми, сидящими в четырёх стенах своего дома, не высовывающими носа за пределы городских стен, людьми, распахивающими поле или шившими обувь. Посмеиваясь, поглядывал на них свысока, размышляя о том, что он — лучше, они же глупы и предсказуемы, они — обычные. Но всё не так. Их жизнь имеет хотя бы какой-то смысл, а для него мир — всего лишь череда могильников. Его жизнь — бродяжничество и распутывание магических ловушек. Могильщик — одинокий волк, гуляющий там, где хочется. Нет, само по себе это не повод кончать жизнь самоубийством в очередном могильнике. Пусть он проклят, пусть. Проклятье перчаток — цена за его отличие от других. И он считал, что сможет заплатить эту цену. Нет, тотенграбер помнил что-то из того, о чём думал перед тем, как войти в Имп. Но это было давно. Это был морок, минутная слабость, глупость.

Но одинокий волк становится дворнягой на цепи. Лес вокруг превращается в забор. Проклятье — в цепь. И это волк сидит на этой цепи, радуясь, что он будто бы другой, но если присмотреться, то ничем не отличается от других собак. Вот только в нём есть толика волка, но волка, которого сломили, из-под воль придав иллюзию свободы, толику чуждости, которые он так пестовал и лелеял, выставляя всем на показ. И волк даже этого не почувствовал, не понял. Поэтому он ненавидит других дворняг, а те ненавидят его. Но большой разницы между ними нет, кроме той, его отпускают с цепи побегать за забором, а их — нет.

Так зачем же он, волк на привязи, плывёт с Карпре? Всё-таки потешить своё тщеславие? Хочет быть причастным ко всем «подвигам» могильщиков, которые вошли бы в века? Нет. Ему просто интересно? Тоже нет. Конечно, интерес есть, но не такой сильный, чтобы рисковать своей шеей. Денег у него достаточно, десять марок золотом и ещё десятка два серебряных грошей. Может, из жалости к Карпре? Да, Велион его жалеет, но и ненавидит одновременно, ненавидит ещё с первой минуты знакомства. Такая жалость, пожалуй, доведёт его убийства «старого друга». Так зачем? Нет ответа, нет. Или он не хочет признаться даже себе?

Велион повернул к берегу, краем глаза увидев, что около его вещей кто-то сидит. Меч, оставленный для устрашения, остаётся всего лишь мечом, сам по себе он никого не ударит. А если что-то украдут, догнать воришку в незнакомом и таком запутанном городишке будет непросто. Хорошо, что сумку с кошельком оставил в трактире.

Но человек, сидящий у вещей могильщика, не собирался бежать, наоборот, ждал его. Когда могильщик подплыл ближе к берегу, он понял, что это женщина. Она сидела, наблюдая за его приближением.

— Как водичка? — спросила она, когда Велион вышел не берег.

— Ничего, — ответил могильщик.

— Любишь купаться?

— Иногда.

— А ещё что любишь? Женщины-то нравятся?

— Иногда, — усмехнулся Велион. Проститутка… что ж, можно раскошелиться и на проститутку, чтобы избежать длительного воздержания. Тем более, шлюха была довольно молодой и не выглядела затасканной. У неё было приятное лицо и большая грудь. Почему бы и нет…

Проститутка молчала, видимо, не поняв ответ Велиона.

— Сколько? — спросил он, развеивая её сомнения.

— Два гроша.

— Мои деньги остались в трактире.

— Ещё за грош прогуляемся и до трактира, — пожала плечами проститутка.

— Трактир называется «Рыбацкий хвост», — медленно произнёс Велион.

— Удвой цену, и мне будет плевать, как называется трактир и кто в нём остановился на постой, — и не моргнув глазом, ответила проститутка.

Вот уж действительно кому наплевать могильщик ты или свинопас. Деньги на бочку и никаких проблем.

— Пойдёт, — кивнул могильщик.

Шлюха сально улыбнулась и поднялась с гальки. Она продолжала улыбаться всё время, пока они шли до трактира. Кажется, она даже гордилась таким клиентом. «Ничего не напоминает, а, могильщик?», — всю дорогу билась в голове Велиона мысль.

Когда они вошли в помещение трактира, то застали только спящего под столом в луже собственной рвоты Кермега. Четверо других куда-то ушли. Карпре тоже спал в неестественной позе — сидя на скамье, уперевшись лбом в стену.

Велион выспросил у трактирщика, на вид беспробудного пьяницы, где можно переночевать. Тот за два гроша уступил могильщику и проститутке свою комнату, прилегающую к внутреннему двору.

Когда они уже были полуголыми, Велион услышал взрыв пьяного смеха и различил фальшивые женские стоны. Он выглянул в окно и увидел остальных могильщиков, которые, видимо, по очереди трахали во внутреннем дворе, рядом с кучей конского навоза, трактирную служанку. На лице женщины было выражение полного безразличия к происходящему.

«Пусть я животное, а не человек, — подумал могильщик. — Но кто тогда они? Или разница только в обёртке?»

— У меня есть просьба, — сказал он вслух, начиная раздевать проститутку.

— Какая? — томно спросила та.

— Стони, пожалуйста, естественней, чем она. Чтобы обёртка была красивей, — пояснил он, видя непонимание в глазах шлюхи.

— Завтра в путь! — почти весело гаркнул Карпре и, залпом допив кружку вина, грянул ею о стол.

— В путь! — нестройно заголосили могильщики.

Велион, сидящий отдельно, криво усмехнулся. В путь. Молодцы, не боятся. А чего бояться? Тем более что они не трезвеют уже который день. Кажется, они вообще не успевают трезветь — так проще жить. Пить, чтобы не бояться, чтобы не думать о том, что твои дни сочтены. Даже если они выживут в походе за Сердцем Озера, долго всё равно не проживут. Ещё один запой и ещё один могильник — максимум. Может два, но этот сброд обречен в любом случае. В Карпре, этом наркомане, больше жизни, чем в них. Он хотя бы настоящий могильщик.

Дверь в трактир неожиданно отворилась. Велион даже вздрогнул от скрипа дверных петель. Все тотенграберы находились в помещении, служанка тоже была здесь, трактирщик пьяный валялся за стойкой. Неужели ещё один желающий поучаствовать в походе?

Но в зал вошёл не могильщик. Это был старик, обычный пилигрим или странствующий сказитель. Лысый, бородатый, в ободранной одёжке. И старый. Он остановился в проёме, щуря глаза, чтобы те скорее привыкли к царящей в трактире полутьме. Велион понял, зачем помещение так сильно затемнено — чтобы сидящие в трактире посетители успели рассмотреть вошедшего быстрее, чем тот рассмотрел бы их. Очень полезно для скрывающихся преступников.

— Да ты, старик, кажется, совсем оголодал, — насмешливо сказал Карпре, разглядев вошедшего, — если решил придти в этот проклятый трактир. Здесь обитают могильщики, старик, беги, пока не поздно.

— Странствия многому меня научили, — медленно произнёс старик. Голос у него был чистым и звонким, молодым. Значит, это странствующий сказочник или бард. — Я знаю, что слухи порой бывают лживы. Особенно — слухи, касающиеся могильщиков.

Карпре расхохотался.

— Ну что ж, входи, — сказал он. — Ты храбрый старик, и мы угостим тебя. Но и ты нас чем-нибудь накормишь, а, старик? Например, историей?

— Можно, — достойно согласился старик, подсаживаясь к могильщикам. У него была прямая спина и ясный, пронзительный взгляд. Настоящий сказочник. Велион был уверен, что такие встречаются только в сказках, которые рассказывают сами сказочники — тощие, ободранные, больные. — О чём вы хотите историю? — спросил сказитель, накладывая в тарелку еды. — О войне? Древние легенды?

— Расскажи нам о Сердце Озера, — попросил Кермег. Его глаза сверкали, ноздри раздувались. Кажется, он обрадовался появлению сказителя больше других. Впрочем, ничего удивительного — мальчишке было всего шестнадцать лет.