Тайхман и Хейне снова услыхали трение линя о леер. Он поднимался очень медленно.

— Господин…

— Сколько вы будете его тащить?

Снова послышалось трение. Вскоре трос был вытащен.

— Наконец-то. А теперь опускайте с правого борта, прямо вниз — тогда его затянет винтом. Он ведь вращается в правую сторону. Пора бы уже знать это, болваны.

Тайхман и Хейне услыхали всплеск — матросы начали травить линь.

Молчание.

— Зацепился.

— Оглядись.

— Никого нет.

— Руби.

Раздался удар топора.

— Надеюсь, он не всплывет.

— Не бойся, его никто не узнает.

Спрятавшись за трубу, Тайхман закурил.

— Мне редко приходилось встречать более гнусного человека, чем Паули, — сказал Хейне. — Я часто думал — есть ли у него вообще сердце? Не замечал никаких признаков его наличия.

Помолчав немного, он снова заговорил:

— Меня утешает только одна мысль. Если есть такие глубоко порочные люди, значит, должны быть и такие, кого можно назвать образцами добродетели. Я имею в виду, у кого столько же достоинств, сколько…

— Умолкни, бога ради!

Целый час они молчали.

— Сигаретки у тебя не найдется?

— Нет.

— Тогда сделай мне самокрутку, пожалуйста. Вот тебе коробка с табаком.

Хейне еще не научился скручивать сигареты, хотя пальцы у него были тоньше, чем у Тайхмана.

— Что ты нервничаешь?

— У меня липкие пальцы, и я не могу быстро скрутить сигарету.

— А отчего это у тебя липкие пальцы? Ты что, вспотел?

— Нет.

— Да и с чего бы? Ночь ведь совсем не жаркая.

— Но кровь была теплой, и теперь пальцы у меня липнут.

— Хорошенькая будет сигаретка на вкус! Так что и мне кое-что достанется. Жаль, что мне не пришлось им помочь. Это гораздо лучше, чем торчать здесь и слушать, не подойдет ли кто. Стоять на стреме гораздо страшнее, чем самому участвовать.

— Может, ты и прав.

В четыре часа их сменили Мекель и Хальбернагель. Хальбернагель сказал, что ему надо кое-что убрать с палубы — могут ли его подождать? Он взял ветошь, которой вытирали снаряды перед тем, как зарядить пушку, повесил ее на руку, словно официант салфетку, и спустился на палубу.

— Ну, — сказал Мекель, — все в порядке, ребята. Мы зарезали эту свинью.

— Где? — спросил Хейне.

— В его логове, — ответил Мекель.

— Что-то криков не было слышно, — произнес Хейне.

— А мы ему вогнали зубы в горло, он и пикнуть не успел. К сожалению, пролилось немного крови.

Хальбернагель пришел, чтобы взять еще ветоши.

За завтраком Питт рассказал, что ночью во время шторма Паули смыло за борт; ничем иным объяснить его отсутствие было нельзя.

На «Альбатросе» подняли вымпел командующего флотилией. Он стал флагманским кораблем 52-й флотилии тральщиков. Командирскую каюту занимал теперь капитан третьего ранга Вегенер. Командиром «Альбатроса» он назначил младшего лейтенанта Пашена, который к тому же должен был исполнять обязанности старшего помощника до прибытия нового. На какое-то время командующий флотилией стал и командиром «Альбатроса».

Внешне Вегенер не очень сильно изменился по сравнению с тем, каким был в Денхольме. Теперь он носил оборванный пиджак с кожаными заплатами на локтях. Фуражка, потерявшая свой белый цвет, была слегка сдвинута направо; золотого канта на козырьке уже не было; он носил знаки различия штабного офицера, сделанные из штампованной жести и выкрашенные в желтый цвет. Но они сильно проржавели, и было трудно понять, что они означают. Помимо трубки, которую он не вынимал изо рта даже тогда, когда она не дымилась, единственным предметом, оставшимся со времен Денхольма, были золотые часы на руке. Это были дорогие часы, которые совсем не соответствовали его внешнему виду, и он их очень берег. Моряки говорили, что именно поэтому он всегда держал левую руку в кармане.

Не прошло и суток с тех пор, как на борт «Альбатроса» поднялся Вегенер, когда появился Паули. Тайхман, несший утреннюю вахту, рассказал об этом за завтраком.

Он говорил спокойным тоном, чтобы никого не напугать.

— Ты спятил, — сказал Питт. Его глаза расширились, а взгляд стал мерцающим.

— Он там, на палубе, можешь пойти и убедиться сам, — сказал Тайхман.

Питт вскочил, громко фыркнул, сделал какой-то непонятный дикий жест руками и полез вверх по трапу.

Подобрала Паули эскадра торпедных катеров. Его выловили из воды, и, получив по радио сообщение командующего о пропаже Паули, один из катеров подошел к борту «Альбатроса», — впрочем, из-за волнения на море он остановился в трех с половиной метрах от него, — и с криком «раз-два, дружно!» катерники перебросили тело прямо на палубу тральщика. После этого катера умчались прочь. Тайхман рассказал, какое впечатление произвели на него новые, только что спущенные на воду торпедные катера. Приближаясь на большой скорости и поднимая высокий бурун, они походили на Санта-Клауса, мчавшегося в санях по снегу.

— Кажется, твои Санта-Клаусы подсунули нам большую свинью, — заметил Хейне, а остальные разразились страшными проклятиями в адрес Паули, кляня его недостойное и постыдное поведение.

Теперь он лежал на палубе. Его привязали к поручню правого борта за левую ногу, чтобы не смыло за борт.

— У него нет лица, — сообщил Питт, вернувшись в кубрик.

Матросы возобновили завтрак. Во всем этом было что-то сверхъестественное. И дело на этом не закончилось.

В последующие дни поднялся ветер и разразился шторм, превративший поверхность моря в ведьминский котел. Когда пришло время ночной вахты, Паули опять исчез.

Его не было всю ночь. На следующее утро в кубрик зашел главный старшина и сказал:

— Мне нужно три человека.

Вызвались Тайхман, Штолленберг и Фёгеле. Под руководством главного старшины они подняли Паули на палубу. Его все-таки смыло за борт, и он всю ночь провел в воде. Матросы втащили его за веревку, которой он был привязан, — нелегкая работенка на пустой желудок.

Сообщение о том, что Паули опять на борту, было встречено мрачным молчанием. Затем Штюве произнес:

— Свинья!

Они ненавидели Паули мертвого еще больше, чем живого. Они ненавидели его за то, что он вернулся, ибо им казалось, что он мстит им и исподтишка насмехается над ними. Когда они возвращались на вахту, им пришлось пройти мимо этого куска раздувшегося мяса, словно наживка привязанного к линю и лишенного лица. Остались только затылок и переносица. Переносица была перебита и приобрела белый оттенок, она ухмылялась из раздувшейся плоти, словно издеваясь над матросами. Его брюки были порваны и наполовину стянуты, обнажая нижнее белье, которое приобрело желто-зеленый оттенок. Одна нога завернулась назад, словно он пытался почесать пяткой спину. Он лежал там, как будто в нем еще теплилась жизнь, шевелясь в такт покачиванию корабля, и матросы решили снова выбросить его ночью за борт — на этот раз навсегда.

Весь день корабль с трудом продвигался по взбесившемуся морю. На «Альбатросе» слышались странные, непривычные звуки. И хотя машина работала на малых оборотах, винт издавал ужасный шум, показываясь из воды на гребне волны и ввинчиваясь в воздух, как штопор. Под палубами раздавался скрежет и грохот, поскольку все, что не было закреплено, начало жить собственной жизнью. В кубрике хлопали дверцы посудного шкафчика, тарелки с лязганьем и клацаньем сыпались на пол, столы и лавки ползали по полу, и постоянно раздавался глухой стук матросских ботинок. Содержимое кладовки перемещалось из стороны в сторону, и в кубрике это воспринималось так, как будто десяток стариков шаркали шлепанцами по палубе. Но над всеми звуками этого рокового оркестра довлел голос моря, когда оно с ревом бросалось на «Альбатрос» и с грохотом ружейного выстрела разбивалось о противоосколочный щиток из листовой стали на носовом боевом посту, а потом с грохотом прокатывалось через мостик и обрушивалось на палубу в кормовой части корабля.

Но теперь большинство матросов держались на ногах и не теряли аппетита. Дежурным по столовой приходилось носить пищу из камбуза в кубрик. Для этого вдоль палубы был протянут трос, за который можно было хвататься свободной рукой, хотя обычно заняты были обе руки. В тот день, получив ужин, они дожидались под прикрытием мостика, пока с палубы схлынет вода, а потом пускались бежать. Фёгеле ухитрился пронести свой поднос с матросскими порциями масла, яиц и ветчины, ничего не уронив, от камбуза до самого мостика. Здесь он остановился и подождал, пока море позволит ему сделать рывок через палубу. Оно оказало ему эту услугу, но, когда он добрался до кубрика, его поднос был пуст.