— Теперь уже осталось недолго ждать, пока снова наступит мир.

И у него были все причины для того, чтобы рассчитывать на это. Лично для Швенда мир означал прекращение операции «Бернхард», и этот конец был уже не за горами.

Многие агенты испытывали чувство беспокойства. После очередной поездки по Средиземному морю N советовал:

— Лучше нам на какое-то время лечь на дно. В последнее время я отовсюду слышу только жалобы. В Танжере, Тунисе, в Касабланке люди недоумевают: «Как вам удается доставать так много фунтов стерлингов сейчас, когда союзники выигрывают войну?» Я попытался соврать, что перевожу вольфрам из Португалии в Англию, но эти арабы прекрасно знают обо всех перевозках и о том, что я говорю неправду. Думаю, на какое-то время необходимо лечь на дно, до тех пор, пока не удастся придумать вескую причину, по которой мы способны за одну поездку привозить такое количество фунтов стерлингов.

Швенд в ответ улыбнулся:

— Вы талантливый штурман, но совершенное дитя в торговле. Когда вас спрашивают, откуда деньги, вам следует отвечать просто: «Так вам нужны эти деньги или нет? Если нет, то давайте не будем отнимать друг у друга время. У меня масса других клиентов, которые с удовольствием их у меня купят».

Но под внешней беззаботностью Швенд скрывал собственную глубокую озабоченность. Ему поступали жалобы из Южной Америки. Ходили даже слухи о том, что Банк Англии отдал распоряжение о проверке некоторых банкнотов.

Сам Швенд теперь полагался только на сделанные за все это время денежные вложения. Только одна инвестиция оказалась бесприбыльной. Однажды Шпиц, тот самый коммерсант, который утонченно унизил агентов гестапо в Париже, обсуждал со Швендом проблему выгодного помещения капитала. Разговор перетек на тему о старых мастерах, полотна которых, по мнению Шпица, после войны должны были резко вырасти в цене. Невзначай Шпиц обмолвился о том, что его точку зрения разделяет и Алоиз Мидль. Швенд, который все еще не был полностью убежден, поскольку он практически ничего не понимал в искусстве, заявил:

— Хорошо, но вы готовы взять меня в долю при покупке полотен старых мастеров?

— В самое яблочко. Давайте сразу же отправимся к Мидлю. — Шпиц сделал телефонный звонок, после чего еще более воодушевился. — Нам повезло. Мидль сказал, что у него сейчас как раз есть для нас картина Рембрандта «Человек со шпагой».

Швенд, которого впечатлило такое название, спросил, сколько может стоить это полотно.

— Мидль сказал, что, поскольку мы с ним друзья, он готов уступить ее за один миллион двести тысяч рейхсмарок.

— Позвоните ему и скажите, что мы согласны.

Шпиц так и сделал, а потом, получив от Швенда шестьсот тысяч марок наличными и напутствие: «Привезите ее скорее», отправился заключать сделку.

Мадьяросси действовал в соответствии с полученными от Хольтена инструкциями. Он сумел войти в доверие к руководителям движения Сопротивления и вскоре был полностью в курсе планов восстания. Он обо всем подробно доложил Хольтену, при этом сделав одну оговорку-предупреждение — он пока не сумел познакомиться с главным вождем восстания. В качестве курьера он совершал частые поездки из штаба восстания в городе Банска-Бистрица в Братиславу и даже в Прагу. Так Хольтен оказался в затруднительном положении. Он чувствовал, как уходит время, но последняя неудача заставляла его выжидать, пока к нему в руки не попадет материал, неопровержимо доказывающий факт подготовки вооруженного выступления.

Когда Шпиц в очередной раз отправился в Амстердам для продажи фальшивых денег, он позвонил Мидлю.

— Вы помните наш разговор, когда я звонил вам из Италии? — спросил он.

— О той картине Рембрандта, которую вы со своим другом собираетесь купить? Только не говорите мне, что вы решили отказаться от сделки.

— Я привез деньги за нее. Кроме того, мне хотелось бы получить от вас инструкции по перевозке картины.

— Позвольте, я покажу вам ее перед тем, как расстаться с ней навсегда.

Шпиц пришел в восторг от полотна. Потом он спросил:

— Так вы сказали, картина стоит триста тысяч рейхсмарок?

Мидль буквально взорвался от ярости:

— Господин Шпиц, сейчас не время для ваших шуточек. Я ясно сказал, что цена картины пятьсот тысяч.

— Тогда сделка отменяется: я не рассчитывал на такую большую сумму.

— Но, герр Шпиц, мы же договорились на полмиллиона.

— Ничего подобного. Оставьте картину себе или отдайте ее за триста тысяч.

Мидлю пришлось быстро принимать решение. Он знал, что картина является подделкой, выполненной Ван Меегереном, но все равно это не было поводом для того, чтобы обрушить рынок. Он решил не уступать и заявил:

— Ну что ж, за то, что вы представили мне несколько клиентов, я сделаю для вас скидку. Специально для вас цена будет четыреста девяносто тысяч.

Начался долгий торг, и в конце концов Мидль согласился уступить «этот шедевр работы великого фламандского мастера» за триста девяносто тысяч рейхсмарок. Был выписан соответствующий счет, и картина отправилась к своему новому хозяину Швенду. Шпиц чувствовал, что он совершил хорошую сделку: стал совладельцем картины старого мастера и, кроме этого, получил чистую прибыль сто десять тысяч рейхсмарок наличными.

В Берлине Олендорф искал союзников в своей личной войне против Швенда. На одном из совещаний он случайно узнал, что и Мюллер жаждал ликвидировать «барона из Шлосс-Лаберса», и решил действовать с ним совместно. Оба понимали, что ничего не смогут сделать, кроме как добиться обвинения Швенда в особо тяжком преступлении, предусматривающем в качестве наказания смертную казнь по приговору Народного трибунала. Такие приговоры приводились в исполнение в течение одного часа. Они несколько раз встречались для того, чтобы обсудить план совместных действий.

Олендорф предлагал арестовать Швенда по обвинению в каком-нибудь политическом преступлении. Ведь в его жилах, несомненно, текло какое-то количество еврейской крови.

— Это бесполезно. Мы никогда не возражали против того, чтобы евреи делали деньги для рейха, поэтому мы не сможем возражать и против того, чтобы он продавал деньги, даже если он был бы евреем, каковым Швенд не является.

— Некоторые мои люди на севере Италии доносят, что он использует в качестве своих агентов преступников. Я слышал, что он даже вытащил одного из них из тюрьмы.

— Ответ будет таким же. Если заключенные в концлагерях могут производить товар, то почему мы должны запрещать то, чтобы бывшие заключенные занимались его продажей? Нет, нам нужно найти какое-то гораздо более тяжкое обвинение. И нужно, чтобы решение по этому поводу принимал не Кальтенбруннер, а кто-то другой. Швенд вертит Кальтенбруннером как хочет. Если привлечь к делу Кальтенбруннера, то можно заранее считать, что Швенд уже выиграл его. Нам нужен независимый суд, такой как, например, Народный трибунал, где обаяние и умение быстро соображать Швенду не помогут.

— Хорошо, но как подвести его под такой суд?

— Мы обязательно что-нибудь обнаружим. Вашей задачей будет информировать меня о всех заданиях, которые Швенд получает от Кальтенбруннера или Шелленберга, а я сумею отыскать нужные улики.

Швенд не знал, что его надул один из его лучших агентов. Не подозревал он и о нависшей над его жизнью угрозе, воплотившейся в форме заговора в Берлине. Он любовался картиной Рембрандта. Он заботливо повесил ее в Шлосс-Лаберсе и решил, что это полотно станет началом обширной коллекции.

Сотрудники Бибо в Будапеште были для Хольтена источником не только информации, но и свежих идей. Он обратил внимание, что, пожалуй, единственным бесполезным материалом являлись данные радиоперехвата из американской дипломатической миссии в Швейцарии. Ее донесения в Вашингтон состояли практически полностью из поданного по-новому старого пропагандистского материала, за подготовку которого отвечал глава американской службы в Швейцарии Аллен Даллес. Даллес был известен своими антисоветскими настроениями. Так почему бы немцам было не попробовать использовать информацию, свидетельствующую о полном недоверии, которое русские испытывали к своим союзникам, против самих русских?