Гарибальди в первой линии атакующих подавал пример командирам и рядовым бойцам, действуя либо саблей, либо штыком пехотинца. Командиры шли впереди своих подчиненных. Биксио носился на белом коне по террасам, воодушевляя наступление и стараясь создать живую защиту для Гарибальди. Чем выше поднималась «Тысяча», тем труднее становилось ее положение. «Боюсь, генерал, что придется отступать!» — сказал Биксио потихоньку Гарибальди, который посмотрел на своего «храбрейшего из храбрых», как на ядовитую змею. «Здесь, — ответил он, — мы либо создадим Италию, либо умрем».

Внимание и энергия Сфорцы сосредоточились на его правом фланге, где наступление вел Биксио. На левый фланг неаполитанцев с последним напряжением сил ударила седьмая рота гарибальдийцев: Энрико Кайроли с тремя студентами из Павии ворвался на вершину Пианто, завладел пушкой; за ним вскочили на вершину бойцы седьмой роты и дружинники.

Гарибальди в центре на последнем уступе перед вершиной Пианто с 300 бойцов, Биксио на этом же уступе с карабинерами слышали, укрывшись за камнями, как неаполитанские офицеры приказывали солдатам перейти в контрнаступление. Пули пролетали над головами гарибальдийцев. «Что делать?» — спрашивали они своего вождя. «Отдохнуть, — приказал он, — умереть всегда успеем!» В это время сверху свалился камень, и Гарибальди вскочил, схватившись за левую руку: «Вперед! — скомандовал он. — Они дерутся камнями, им нечем стрелять».

Что здесь произошло, никто не мог описать, так как в рукопашной схватке никто не видел ничего, кроме ближайшего своего противника. «Сознание» возвращалось к гарибальдийцам по мере того, как сопротивление слабело, ряды обороняющихся редели, отступали, таяли… Сражение было выиграно. Неаполитанцы обратились в бегство. О преследовании их нечего было и думать. Усталые гарибальдийцы бросились на освеженную вечерней прохладой землю и могли снова любоваться яркими мундирами неаполитанцев, с необычайной быстротой несшимися через долину и по подъему к высотам Калатафими, на палермскую дорогу.

«Калатафими!.. — писал Гарибальди в своих мемуарах. — Если мои друзья увидят в час моей кончины на моем лице последнюю улыбку гордости, это будет значить, что я вспомнил тебя, Калатафими!»[56]

«Альпийские стрелки! — писал Гарибальди в своем приказе от 16 мая уже в Калатафими. — С такими товарищами, как вы, — нет опасности, перед которой я отступил бы. Вы показали себя вчера в деле трудном и числом врагов и выгодной их позицией. Я рассчитывал на ваши смертоносные штыки, и вы показали, что расчет мой был верен»[57].

Потери гарибальдийцев были: 30 убитых, более 100 тяжело раненных, около 50 раненных легко. Эти совсем небольшие потери объясняются в значительной мере популярностью идеи восстания и имени Гарибальди в рядах войск ненавистного неаполитанского правительства.

В других местах Гарибальди встречал среди итальянцев, сражавшихся против него, еще меньше желания сопротивляться народному герою.

Гарибальдийцы спали под звездным небом на завоеванной ими вершине Пианто, в то время как в Калатафими царили ужас и смятение. Ланди посылал гонцов в Палермо с требованием немедленной помощи; гонцы его перехватывались партизанами. Дорога в Палермо была уже перерезана, но Ланди мог решиться только на отступление в Палермо. В полночь он покинул Калатафими, в 2 часа утра 16 мая был в Алькамо; после краткого отдыха двинулся дальше в Партинико (когда Гарибальди с триумфом был встречен населением Калатафими). Здесь Ланди должен был силою пробиваться: на него напали партизаны. Гарибальдийцы не могли остановиться на отдых в Партинико, так как город был наполовину разрушен и улицы завалены неубранными трупами, разлагавшимися на жарком летнем солнце. Ланди 17 мая был уже в Палермо, пройдя в одни сутки те самые 35 миль, которые он прошел, идя навстречу Гарибальди, в семь суток!

Из Калатафими Гарибальди послал партизанам Розолино Пило инструкцию: жечь каждую ночь на высотах, окружающих долину Палермо, костры в знак близости освободителей.

16 мая из Неаполя был отправлен новый главнокомандующий — генерал Ланца. 17-го он был свидетелем прибытия в самом жалком состоянии остатков отряда Ланди и телеграфировал в Неаполь: «Город объят брожением и являет зловещий вид… Восстание очевидно неизбежно. Все селения вокруг Палермо вооружились и только ожидают прибытия заграничной банды, чтобы вторгнуться в город»[58].

Утром 17 мая Гарибальди выступил из Калатафими в Алькамо, где он декретировал отмену наиболее тяжелого из налогов на крестьян («макино» — налог на урожай), дававший казне 50 % всех платежей сицилийского крестьянства. 18 мая «Тысяча» покинула Алькамо, прошла Партинико и свернула с более прямой дороги на Палермо направо в горы, к перевалу Ренда, являющемуся водоразделом между реками, текущими в долину Палермо, и реками, текущими на запад, — к Партинико и в море.

Здесь под проливным дождем «Тысяча» пробыла в бездействии трое суток. Когда дождь прекратился и рассеялся туман, стала видна цветущая палермская долина, великолепный город и порт с военными неаполитанскими и иностранными судами. Было непонятно, что собирался делать Гарибальди и чего он ожидал.

«Если бы на месте Гарибальди, — писал Энгельс, — находился средней руки генерал, то подобное положение привело бы к ряду несвязных и нерешительных стычек, во время которых он мог бы обучить часть своих рекрутов военному делу, но зато и королевские войска очень быстро восстановили бы потерянное доверие к своим собственным силам и дисциплину, ибо в некоторых из стычек они неизбежно оказались бы победителями. Но подобный способ ведения войны не подходил бы ни для восстания, ни для Гарибальди. Смелое наступление было единственной тактикой, которую допускала революция; ошеломляющий успех, вроде освобождения Палермо, стал необходимостью, лишь только инсургенты подошли к самому городу.

Но как можно было этого достигнуть?»[59]

Гарибальди разрешил эту задачу двумя способами: он заставил противника вывести часть своих сил из Палермо и после этого, со стороны, где его не ждали, ворвался в центр Палермо и завладел городом в результате баррикадной уличной борьбы.

Ланца выслал в Монреале (лежащее между Рендой и Палермо) в подкрепление к находившимся там трем батальонам лучшую часть своей армии: еще 3 тыс. солдат под начальством так называемого «швейцарца» фон Мехеля с помощником, считавшимся лучшим из неаполитанских офицеров, майором Боско. Гарибальди этого и хотел. Прибыв в Ренду, он послал Пило инструкцию — атаковать с тыла и флангов монреальский гарнизон, в то время как сам он поведет наступление с фронта.

Утром 21 мая гарибальдийские разведчики завязали перестрелку с патрулями фон Мехеля, который немедленно вышел из Монреале и потеснил гарибальдийцев к лагерю в Ренде. Здесь действовала с гарибальдийцами скуадра из Пианы деи Гречи; предводитель ее Пьедискальци был убит в перестрелке. Две колонны неаполитанцев напали на скуадру Розолино Пило; в самом начале боя Пило также был убит. Затем началось общее наступление неаполитанцев на Ренду.

Тогда Гарибальди снял свой лагерь и, уходя от западной палермской дороги (через Партинико — Монреале), двинулся в горный массив на юго-восток. Продолжая движение в этом направлении, он вышел бы на вторую (юго-западную) дорогу в Палермо — через селения Парко и Вилла-Грация, Монреале осталось бы у него слева. Если бы он пересек эту дорогу и шел дальше на восток, то достиг бы третьей дороги в Палермо: от городка Маринео через селение Мисильмери, где сосредоточены были гарибальдийцем Ламаза 3 тыс. партизан, предполагавших по этой юго-восточной дороге спуститься к Палермо, когда «Тысяча» будет наступать на Палермо с запада.

В ночь с 21 на 22 мая Гарибальди повел «Тысячу» удобной дорогой на юго-запад, т. е. в сторону, противоположную Палермо. Поднявшись на высоту 2 500 футов, он круто повернул на северо-восток, к Парко. Здесь дорога была такая, что и днем пройти ее было трудно, «Тысяча» же проходила ее гуськом, ночью, под проливным дождем, когда «земля уходила из-под ног» и каждый солдат падал по 10–12 раз с риском сорваться в пропасть. Пушки остались позади и днем были на руках доставлены горцами.