— Привет, — нерешительно произнесла она.

Миссис Фельдман рывком подняла голову и уставилась на Беатрис. Лицо женщины было мокрым от слез, глаза сильно покраснели. Может быть, из-за этого женщина показалась Беатрис очень молодой, вероятно, она была вдвое моложе Эриха. На женщине было красивое элегантное платье из дорогой материи, но ничего великосветского в ней не было. Скорее, она была похожа на маленькую, заблудившуюся девочку, которая никак не может найти дорогу домой.

— Привет, — ответила женщина и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Она, кажется, решила встать, но не могла собраться с силами.

— Должно быть, ты — Беатрис, — сказала женщина. По-английски она говорила с меньшим акцентом, чем ее муж, но чаще запиналась, подыскивая нужное слово. — Мой муж рассказал мне о тебе. Меня зовут Хелин Фельдман.

Хелин порылась в кармане, вытащила платок и вытерла нос.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Я думала, что в саду никого нет. Наверное, я произвела на тебя странное впечатление, — голос ее дрожал. Казалось, она вот-вот снова заплачет.

— Я сидела там, за стенкой, — сказала Беатрис, — и пыталась читать эту книгу, — она подняла книгу, которую дал ей Виль. — Но я почти ничего не понимаю. Я стараюсь выучить немецкий, но дело продвигается очень плохо.

— У тебя все получится, — сказала Хелин. — В твоем возрасте учатся быстро. Иногда кажется, что ничего не выходит, но тут вдруг открываются шлюзы, и потом уже не понимаешь, как все это могло казаться трудным. Вот увидишь, скоро тебе будут сниться сны на немецком языке.

Эта перспектива не утешила Беатрис, но она поняла, что Хелин желала ей добра. Страх перед неведомой миссис Фельдман рассеялся, но вспыхнувшая на секунду надежда найти человека, который бы обнял ее и вник в ее боль, исчезла так же быстро, как и появилась. Наверное, Хелин хотела казаться взрослой женщиной, но на деле была похожа на выпавшего из гнезда птенца. Ее утешение ограничивалось беспомощными попытками подыскать нужные слова, и пока она их искала, в ее глазах можно было прочесть отчаянную мольбу об утешении.

Хелин снова расплакалась и сквозь слезы, заикаясь, принялась извиняться, но никак не могла остановиться, несмотря на все свои старания. Беатрис немного подождала, потом села на край поросшей мхом поилки рядом с Хелин и нерешительно положила ей руку на плечо.

Этого движения оказалось достаточно, для того чтобы Хелин потеряла всякие остатки самообладания. Она разразилась рыданиями и уронила голову на плечо Беатрис.

— Все будет хорошо, — сказала Беатрис, сама не веря в истинность этих слов и не понимая, в чем заключаются страдания Хелин. Хелин плакала долго, но постепенно успокоилась и перестала дрожать. Казалось, у нее появилась надежда, хотя она, вероятно, и сама не могла бы сказать, что это за надежда. Но в одиннадцатилетней Беатрис она нашла долгожданную опору, за которую и ухватилась изо всех сил.

— И так остается до сих пор, — произнесла Беатрис вслух, и Кевин, который только что поставил на стол миску с овощами, удивленно посмотрел на свою гостью.

— Что остается?

— Ничего. Просто я только что подумала о Хелин. О нашей первой встрече в саду среди роз.

— Я же говорил тебе, что не надо так много думать о прошлом.

— Странно, — задумчиво сказала Беатрис, — но когда начинаешь о чем-то вспоминать, всплывает так много мелких деталей. Вспоминаешь вещи, которые, казалось бы, давно улетучились из памяти. Но вдруг они оказываются рядом.

— И что же тебе вспомнилось? — спросил Кевин. — Какие важные детали?

— Я отчетливо вспомнила платье, которое было на Хелин в тот день. Я очень ясно вижу его перед собой. Еще вчера я ни за что не смогла бы его описать, а теперь очень хорошо представляю, как оно выглядело.

Кевин поставил на стол картошку.

— И что же особенного было в том платье?

— Ничего. Меня заинтересовал сам процесс припоминания. Платье Хелин было точно таким же, как ее нынешняя одежда. Романтическая, вычурная, девическая. Она так и не поменяла стиль. Как будто застыла на одной ступени и не смогла подняться выше.

— Да, она такая.

— Но я думаю о другом. Хелин сидела в моих объятьях и плакала. Она плакала долго, а когда слезы ее иссякли, она растворилась во мне. И тогда она сказала…

— Что она сказала? — быстро спросил Кевин, так как Беатрис запнулась.

— По существу, она сказала, что я отважная маленькая девочка, что я сильная, что я сама буду направлять свою жизнь и… и бесстрашно встречу все, что приготовит мне судьба.

— Умная женщина, — заметил Кевин. — Она была права. При этом она тебя совсем не знала.

Беатрис уставила взор на пламя свечей, отблеск которого плясал на стенах.

— Еще она сказала, что сама она никогда не станет такой и не сможет так жить. Она никогда не будет жить так, как ей хочется.

Кевин аккуратно разложил картофель, овощи и рыбу в заранее подогретые тарелки.

— В этом вся Хелин, — сказал он, — но это не новость. Она все время так говорит.

— Но тогда, — упрямо произнесла Беатрис, — она сказала это в первый раз. Мне следовало бы поостеречься. Она не просто жаловалась и плакалась, как она делает это сегодня. В ее голосе была зависть. Неприкрытая, отвратительная зависть. Позже я не слышала ноток зависти, так как она сумела подавить ее, точнее, она выработала подходящую тактику, чтобы скрывать это чувство. Она просто решила — возможно, подсознательно, но от этого не менее жестко — уподобить мою жизнь ее жизни. При этом своими страхами, заботами и сотнями предосторожностей она сузила и ограничила мою жизнь, сделав ее такой же стесненной, как и ее собственное существование. Чтобы облегчить свое положение, она нашла товарища по несчастью. Тем, что Хелин принесла меня в жертву, сама она избавилась от этой роли. В тот день в саду она начала превращать меня в часть своей неудавшейся, ограниченной и несчастной жизни.

Кевин разлил вино и сел за стол напротив Беатрис.

— Если бы ты тогда смогла это предвидеть, — сказал он, — что, на мой взгляд, было совершенно невозможно для одиннадцатилетней девочки — но если бы ты тогда распознала ее зависть и сделала из этого правильные выводы, то что бы это изменило? Была бы у тебя возможность поступить по-другому?

— Нет, — ответила Беатрис. — давай есть, пока все не остыло.

Среди ночи Франка проснулась от кошмарного сновидения. Она не смогла тотчас вспомнить содержание сна, но все ее тело было мокрым от пота, сердце сильно стучало, а внутри она ощущала странную дрожь. Лежа на спине, она смотрела в темноту, и в этот миг перед ее внутренним взором возникли картины сновидения. Франка тихо застонала. Рядом заворочался Михаэль, и Франка затаила дыхание, чтобы не разбудить мужа. Спал он очень чутко и к тому же обладал безошибочным чутьем на душевное состояние Франки. Он бы тотчас заметил, что ей нехорошо, стал бы осыпать ее раздраженными упреками или советами, от которых она чувствовала себя еще более несчастной. Дело дошло до того, что она охотнее поделилась бы своими неприятностями с трубочистом, чем с собственным мужем, хотя, по ее разумению, их брак вступил уже в такую фазу, когда супруги в критических ситуациях могут безусловно положиться друг на друга.

Но, наверное, их кризис слишком затянулся. Видимо, так бы возразил ей Михаэль, если бы она вздумала изложить ему свое понимание брака.

— Естественно, в критических, тяжелых положениях надо стоять друг за друга, — сказал бы он, — но если кризис длится годами, то партнеры теряют точки соприкосновения. В этом случае жертва должна каким-то образом научиться вытаскивать себя из болота за волосы.

Михаэль очень часто и охотно употреблял это выражение. Вероятно, вытаскивание себя за волосы из болота представлялось ему воплощением силы и решительности. Сам Михаэль искренне считал, что не меньше десятка раз сам вытаскивал себя за волосы из болота, но Франка была твердо убеждена, что, во-первых, Михаэль никогда в жизни не оказывался в болоте, а, во-вторых, такой трюк просто физически невозможен.