Она приподняла сцепленные руки и снова уронила их на колени.

— Что-то было нечисто? — спросил я.

— Люди считали, что нечисто, но они всегда так считают. А некоторое время спустя я узнала суть этих догадок. Мне повезло столкнуться с Браунэлом на Вайн-стрит, и он пригласил меня выпить. Я его не терплю, но надо было как-то убить полчаса. Мы сели в баре Леви, и он спросил, не забыла ли я куколку, которая плеснула в него виски. Я сказала, что нет. Дальше разговор пошел так. Я его прекрасно помню.

Браунэл сказал: «Наш приятель Крис Лавери ловко устроился. Если его бросят подружки, он всегда сможет разжиться деньгами без их помощи». Я ответила, что не совсем его понимаю. «Черт! Вы просто не хотите понять, — сказал он. — В ночь перед смертью жена Олмора до нитки продулась на рулетке, в заведении Лу Конди и, психанув, закатила сцену — стала кричать, что они жульничают. Конди пришлось тайком утащить ее в свой кабинет. Через коммутатор при врачебной ассоциации он разыскал Олмора. Некоторое время спустя доктор явился и вколол ей дозу, но поскольку у него был срочный вызов, тут же уехал, попросив Конди доставить жену домой. Конди отвез ее к поднял наверх, где их встретила вызванная доктором медсестра из его приемной. Она и уложила миссис Олмор в постель, а Конди вернулся в свое заведение. Теперь судите сами — пришлось нести ее в спальню на руках, но в ту же ночь она спускается в гараж и кончает самоубийством под выхлопной трубой. Ну, что скажете?»

Я сказала, что мне ничего не известно, и спросила, откуда он узнал всё это? Он ответил: «У меня есть знакомый репортер из грязного листка, который в Бей-Сити называют газетой. Так вот, ни расследования, ни вскрытия не было. Если они и делали какие-то анализы, то никому ничего не сообщили. Даже постоянного коронера у них там нет: его функции по очереди отправляют владельцы похоронных бюро — по неделе каждый. Но эти люди напрямую подчиняются местным политикам. Так что замять дело, если у тебя есть связи, нетрудно. А у Конди в то время связи имелись. Следствие же ему было ни к чему, да и доктору тоже».

Мисс Фромсет замолчала, ожидая моих комментариев. Но я ничего не сказал, и она добавила:

— Вы, видимо, догадываетесь, что имел в виду Браунэл.

— Конечно. Олмор избавился от жены и вместе с Конди заплатил кому надо, чтобы шума не подымали. Такие вещи проворачивают и в куда более добропорядочных городках, чем Бей-Сити. Но история на этом не кончилась, если я правильно вас понимаю.

— Нет, не кончилась. Родители миссис Олмор наняли частного сыщика. Он руководил в городе ночной караульной службой и оказался в гараже первым после Лавери. Браунэл сказал, что у того были какие-то улики, но предъявить их ему просто не дали. Арестовали за вождение машины в пьяном виде и упрятали в тюрьму.

— Теперь все? — спросил я. Мисс Фромсет кивнула.

— Я потому все это так хорошо помню, — сказала она, — что запоминать разговоры входит в мои служебные обязанности.

— Пока я не вижу, что это нам дает и как сюда вписывается Лавери, пусть он и первым обнаружил труп. Ваш сплетник Браунэл, видно, считает, что кто-то получил возможность шантажировать доктора. Но у этого человека должны быть какие-то улики, доказательства, тем более что Олмор уже чист перед законом.

— Я тоже не вижу, — сказала мисс Фромсет. — К тому же мне хочется думать, что на такую гнусность, как шантаж, Лавери не способен. Больше мне нечего добавить, мистер Марло. Я должна идти в приемную.

Она стала подниматься, но я сказал:

— Это еще не все. Мне вам надо кое-что показать.

Я вынул из кармана маленький надушенный платок, который нашел под подушкой Лавери, и, наклонившись, бросил его перед ней на стол.

Мисс Фромсет посмотрела на платок, на меня, затем взяла карандаш и ткнула в клочок материи резинкой на его конце.

— Чем это он опрыскан? — спросила она. — Морилкой для мух?

— Мне казалось, чем-то сандаловым.

— Дешевая подделка. Дрянь. И это еще мягко. А зачем вы его показываете? — Она снова откинулась на спинку и холодно уставилась на меня.

— Я нашел его в доме Криса Лавери, на кровати под подушкой. На нем вышиты инициалы.

Она развернула платок той же карандашной резинкой, не касаясь его руками. Лицо ее напряглось и помрачнело.

— Да, тут действительно две буквы, — сказала она со злостью, — начальные буквы моего имени и фамилии. Вы именно это хотели мне показать?

— Именно. Но у Лавери, вероятно, полдюжины приятельниц с такими инициалами.

— Значит, без гадостей в мой адрес так и не обошлось, — спокойно отметила она.

— Ваш платок или нет?

Она заколебалась. Потом, протянув руку, спокойно взяла еще одну сигарету, прикурила от спички и помахала ею, разглядывая, как язычок огня ползет по дереву.

— Да, мой. Видимо, обронила у него дома. Но это было давно. Под подушку я ничего не засовывала. Вы это хотели узнать? — Я промолчал, и она добавила: — Видимо, Крис отдал его какой-то женщине, которой по душе подобные запахи.

— Такую женщину я могу себе представить, — сказал я. — Но этот образ как-то не вяжется у меня с образом самого Криса Лавери.

Ее губы слегка изогнулись. Это были изящные губы. Мне они нравились.

— Тогда вам надо пересмотреть свои представления о Лавери, — сказала она. — Вы углядели в нем утонченность. Это ошибка, игра случая.

— О мертвых плохо не говорят, — сказал я. Несколько секунд она смотрела на меня так, будто я еще ничего не сообщил, а только собираюсь сообщить. Потом по ее телу, начиная с горла, прошла дрожь, а пальцы сжались, смяв сигарету. Она посмотрела на нее я резким движением швырнула в пепельницу.

— Его застрелили в ванной, — продолжал я. — И похоже, стреляла женщина, которая провела с ним ночь. Пистолет она оставила на лестнице, а платок на кровати.

Мисс Фромсет чуть заметно шевельнулась. Ее глаза были совсем пустые, лицо застыло, словно высеченное из камня.

— Уж не ждете ли вы от меня объяснений по этому поводу? — с горечью спросила она.

— Поймите меня правильно, мисс Фромсет. Я бы все отдал, чтобы быть учтивым, тонким и всем нравиться. С удовольствием вел бы дело так, как желаете вы и подобные вам. Хоть раз, для разнообразия. Но мне не дают — ни клиенты, ни полиция, ни те, за кем я охочусь. Сколько ни мучаюсь, кончается всегда тем, что вляпаюсь в какую-нибудь грязь, да еще и сделаю кому-то больно.

Она кивнула, хотя вряд ли слышала мой монолог. По ее телу снова прошла легкая судорога.

— И когда его застрелили?

— По-видимому, сегодня утром. Сразу после сна. Он уже побрился и собирался принять душ.

— Встает он, как правило, поздно, — сказала она. — А я с половины девятого сижу здесь.

— Я вас и не подозреваю.

— Как мило. Но платок-то мой, хотя такими духами я не пользуюсь. Правда, полицейские слабо разбираются в качестве духов, как, впрочем, и во многом другом.

— Верно. Частные сыщики тоже слабо, — сказал я. — Ну что, получили кучу удовольствия?

— О боже! — выдохнула она и крепко прижала тыльную сторону ладони к губам.

— Стреляли в него пять или шесть раз. В цель попали только две пули. Ему некуда было деваться в этом душе. Тяжкая картина. Страсти, видать, там бушевали нешуточные! А может, это предельно хладнокровный расчет.

— Его было легко ненавидеть, — сказала она безжизненным тоном. — И еще легче любить. Женщины, даже порядочные, бывает, ужасно ошибаются в мужчинах.

— Вы хотите сказать, что одно время были в него влюблены, потом разлюбили, но к убийству отношения не имеете?

— Да. — Тон ее стал легким и строгим, как духи, которых она не любила на работе. — Надеюсь, вы сохраните мои признания в тайне. — Она горько усмехнулась. — Пустой, пакостный, эгоистичный и ненадежный красавчик. Теперь он мертв. Нет, мистер Марло, я в него не стреляла.

Я ждал, пока она успокоится. Через секунду-другую, уже сдержаннее, мисс Фромсет спросила:

— Мистер Кингсли знает?