Четыре месяца он уже на Старобельщине, думал Медведев, четыре месяца непрерывной борьбы с бандами, ночные погони, стрельба, постоянная опасность... Как не похожа эта мирная жизнь на ту, какой они представляли ее себе после революции, после тяжелых лет гражданской войны! Может быть, все же наступит мир, стоит только покончить с бандитизмом. Тогда осуществится давняя мечта: он окончит Лесную академию и заживет тихо среди лесов и птиц... Нет, не скоро еще наступит мир и покой на земле. На его-то век беспокойства хватит... Эге, лошади совсем стали, так и опоздать можно! А Махно ждать не будет.

Медведев хлестнул вожжами коней, разбудил спутника.

— Вставайте, товарищ анархист! Подъезжаем.

Арбатский, обладавший поразительной способностью свернуться калачиком и задремать в любой обстановке, неохотно пошевелился и стал молча выбирать сено из своей густой шевелюры. Наконец буркнул:

— Эх, поспать бы...

Проворно выпрыгнул из повозки и зашагал рядом.

Когда Медведев говорил Мише, что поедет к махновцам, он еще не знал, каким образом выполнит свое намерение. Мысль пробраться туда в качестве ездового пришла в ту минуту, когда уже под вечер неожиданно предстал перед ним Марк Арбатский и спокойно объявил:

— Я прямо из Харькова. Ты звонил, что ждешь тут батьку. Хочу повидаться с ним, узнать, куда он отсюда собирается.

Впервые Арбатский появился в Старобельске в сентябре прошлого года, когда Махно стоял в городе и, подписав соглашение с Советским правительством, вошел со своим войском в состав Красной Армии. Два коммуниста были официально введены в так называемый реввоенсовет его дикой дивизии и много надежных людей скрытно направлены в части, чтобы хоть в какой-то степени дисциплинировать это полубандитское сборище. Арбатский под видом единомышленника-анархиста (мощная шевелюра была немаловажным доказательством его анархических убеждений) завел дружбу с махновскими идеологами Волиным, Аршиновым, Бароном. Он сумел даже сагитировать и сделать своим помощником молодого анархиста Тапера, у которого, кстати сказать, и идеологии-то никакой не было, а было одно желание — сыграть «историческую роль». А Тапер являлся заместителем Волина, начальника политотдела махновской дивизии.

Арбатский время от времени привозил своим «друзьям» анархическую литературу, беседовал с ними о политике. «Махновских идеологов, — рассказывал он, — хлебом не корми, только дай поговорить». Его там всегда встречали с удовольствием.

Когда же Махно совершил очередную измену — отказался идти на Польский фронт, его дивизия и идеологи разбежались. Он снова ушел с бандой в леса. Арбатский не бросил старых «друзей» — по-прежнему посещал их, находя батьку то в Дыбривском, то в Изюмском, то в Купянском лесу.

Арбатский жил в Харькове со старушкой матерью, кажется так и не подозревавшей, что ее сын с девятнадцатого года является одним из самых замечательных сотрудников грозной Чека. По многу месяцев терпеливо ждала она своего милого, лохматого Марка из его таинственных командировок, никогда ни о чем не расспрашивая.

...На ночном небе возникли три тополя. За ними узкой полоской холодно блеснул Айдар. Обозначился хутор. Слева от него чернела громада леса.

— Здесь! — тихо сказал Миша. — Здесь должен остановиться Махно. А хлопцы его в лесу... Я сойду. Буду ждать в этих кустах.

Въехали в хутор. Арбатский легонько постучал в крайнюю хату. Тотчас отворилась дверь, послышались невнятные голоса. Из черной глубины сеней, покачиваясь, выплыл желтый огонек.

— Заводи лошадь во двор! — повелительно кинул Арбатский и вошел внутрь. Дверь захлопнулась. К Медведеву подошла девочка-подросток, закутанная в платок, с «летучей мышью» в руке. Ни слова не говоря, она пошла впереди.

Во дворе уже стояло несколько повозок. Из длинной крытой конюшни доносились хруст, чавканье и редкий перестук копыт.

Девочка подняла над головой лампу, посветила Медведеву. Чертыхаясь про себя, он стал неумело выпрягать лошадей. Он все старался повернуться к ней спиной — заслонить свои руки, путавшиеся в упряжи. Но девочка всякий раз услужливо переходила на новое место, и он от волнения еще больше запутывал ремни. Наконец кое-как высвободив лошадей, Медведев сунул ей уздечки.

— На, возьми!

И, не оборачиваясь, быстро пошел со двора.

Однако тут же он еще раз убедился в том, как легкомысленно взялся за роль ездового. На крыльце его встретил здоровенный длинноусый хлопец с винтовкой, спросил грубо:

— Поставил коней? — Закрыл перед носом Медведева дверь и указал на сарай рядом с хатой. — Иди до клуни, там вся кучерня.

Спорить не приходилось. Первое же неосторожное слово могло выдать. И буркнув: — Добре, — Медведев пошел к сараю.

Однако войти он не решился. Мужики, собранные сюда, очевидно, в ожидании батьки, были местными жителями, и кто-нибудь мог его опознать. Обойдя вокруг сарая и переждав немного, Медведев вернулся во двор. Но длинноусый хлопец уже шел ему навстречу.

— Чого блукаешь? — В голосе его слышалась тревога.

Ничего другого не оставалось, как только ответить:

— Душно там, тут лягу.

Проклиная себя, Медведев забрался в свою повозку и, зарывшись в сено, укрылся с головой.

Некоторое время он лежал неподвижно, прислушиваясь. Хлопец, топоча сапогами, кружил по двору. Вскоре Медведев стал различать неясный шум, который все приближался и нарастал. Неопределенное тревожное движение поднялось вокруг. Потом выделился конский топот. Он затих у самого хутора. Густую тишину прорезал резкий короткий свист. И все смолкло. Несколько раз Медведев осторожно поднимал голову над повозкой, но проклятая длинноусая «варта»[2] по-прежнему маячила перед ним.

Дикий вопль вырвался из хаты, что-то с грохотом и звоном опрокинулось, с визгом отлетела дверь. Шумно дыша, кто-то бежал прямо к его повозке. Медведев сбросил с головы полушубок, поймал в кармане широких штанин пистолет, напрягся, готовясь к прыжку. Повозка дрогнула. Он увидел локти и широкую спину прислонившегося человека. Потом послышались шаги. Грудной женский голос напевно, с усмешечкой произнес:

— Успокойся. Слышишь ты, горе мое, успокойся.

— Нет, я убью его, — задыхаясь, говорил человек. — Убью его как собаку. Его и тебя.

— Меня можешь убить хоть сейчас. А его не тронь.

— Бережешь его, сука! — взревел человек и рванулся от повозки.

В ответ раздался тихий смех.

— Дурень. Я дело берегу.

— Какое, к собачьей матери, дело! Никакого дела не осталось! Не жить нам здесь. Уходить надо. За Днестр. Чуешь? Золото есть. Проживем.

— Шкура ты! — вздохнула женщина.

— Любишь?

— Уйди!

— Плевать мне... на все... и на твоего батьку... чуешь ты... — шептал он, очевидно борясь с ней.

Но тут она отпрянула к повозке. И Медведев увидел над собой тонкую руку, длинные пальцы, сжимающие пистолет, и тонкий профиль с поджатыми губами. Он видел этот профиль на фотографии. То была Галина Андреевна, третья официальная жена батьки Махно.

Медведев хорошо знал жестокость этой женщины.

Она проговорила холодно и внушительно:

— Даже если буду с тобой, запомни, тронешь батьку — пристрелю тебя.

В ту минуту Медведев твердо считал, что живым ему не выскочить, в конце концов они его заметят. Спасло появление самого Махно, который, матерно ругаясь, выкатился на крыльцо. Его истерический тенорок всполошил все вокруг. Он метался, вырываясь из рук сдерживавших его спутников.

Остановившись перед женой, покачиваясь и плача пьяными слезами, батька скрипел зубами, плоское, обезьянье лицо его передергивала судорога.

— Левка! — спокойно и властно позвала Галина.

Медведев, пользуясь суматохой, выбрался из повозки, отошел в сторонку и стал возиться с постромками. Он видел, как к Махно вразвалку, неторопливо подошел верзила в три обхвата, легонько взял батьку под мышки, приподнял, отнес на несколько шагов и осторожно поставил на землю.