— Вот, собственно, и все в таком роде, — остановился Гавриченко и, подняв лампу, посветил Медведеву в лицо.

Управляющий смотрел на него выжидающе. Но Медведеву нужно было дойти до пятого ходка, и он решительно пошел вперед, слыша все время за спиной тяжелое дыхание Гавриченко.

Наконец впереди тускло мелькнул огонек. К ним шагнул могучего сложения человек.

— Ты что здесь делаешь, Старцев? — с удивлением, почти испуганно воскликнул Гавриченко.

— А-а, здравствуйте! — спокойно протянул Старцев. — Вот разбираюсь, нельзя ли чего сделать, чтоб осушить шахту.

— Понятно, понятно, — одобрительно проговорил управляющий и пояснил: — Старый шахтер, профсоюзный деятель. Ну, разобрался?

Старцев поманил их, осветил ходок, опускающийся под воду. В расходящихся веером туннелях, словно нефть, чернела вода, из нее кое-где торчали обломки искореженных труб.

— Разве тут разберешься без образования! — с досадой воскликнул Старцев. — Уж если товарищ управляющий не могут ничего сделать...

— Да, сколько времени провозился я здесь по горло в воде! — вздохнул Гавриченко. — Погибла шахта!

Обратно шли все вместе. Молчали.

Когда забирались в бадью и Гавриченко, заговорившись с кем-то из шахтеров, отстал, Старцев шепнул Медведеву:

— Рассмотрели? Там выпилена часть системы. Нужно только четыре аршина шестидюймовой трубы, чтобы осушить шахту.

Наверху, щурясь от солнца, Медведев как бы невзначай спросил:

— Значит, ничего нельзя сделать? Ведь вы, товарищ Гавриченко, еще до революции на этой шахте работали управляющим, знаете ее хорошо?

— Да, я старый шахтер! — отвечая лишь на второй вопрос, сказал Гавриченко, и в глазах его появился тревожный блеск.

«Эх, если б я разбирался в технике!» — досадовал Медведев, возвращаясь с шахты. Только сейчас понял он слова Дзержинского о новых задачах, только сейчас оценил клад, найденный комсомольцами под подушкой председателя ВЧК — учебник бухгалтерии. Завершался целый период борьбы за Советскую власть. Враги меняли оружие. Мы защищались маузером, винтовкой, гранатой. Наступала пора защищать свою республику знаниями.

Думая об улыбчивом Гавриченко и его представительном тесте, Медведев понимал, что борьба будет нелегкая...

Но в его кабинете навстречу поднялся со стула незнакомый человек с квадратным, тяжелым подбородком и проницательным взглядом и представился новым председателем уездной Чека.

— Петерсон переводит вас в губернию, — сказал он без улыбки, передавая запечатанный в конверте приказ. — Я знаю, вы тут многое сделали, многое, вероятно, не завершили. Что ж, я буду продолжать. Когда передадите дела? Сейчас? Вот и хорошо. Начнем сразу.

А через два дня Медведев уже ехал по широкой степи, плавающей в предвечернем тумане, и думал о том, что, вероятно, он очень привязчив к людям и местам, если так грустно уезжать, и что жизнь будто нарочно подшучивает над ним и не дает ему нигде прирасти...

Петерсон встретил его сурово-доброжелательно, поворчал, что Медведев фантазер и чересчур доверчив, что его надежды на отпетого бандита — это сентиментальные бредни, и объявил, что он, Петерсон, все же любит его и оставляет при себе. А затем, приберегая приятное к концу, вынул из ящика стола золотые часы с выгравированной надписью и, подавая Медведеву, обнял за плечи.

— Ну, и поздравляю с наградой. Это тебе от ГПУ Украины, за успешную борьбу с бандитизмом.

Окончился первый год самостоятельной работы — трудный первый год. Медведев думал о Мише и не прощал себе ни одной ошибки. Он думал и о том, что несправедливо отнимать у него радость довести до конца начатое, выстраданное и отдавать другому продолжение дела, когда ты полон сил и можешь завершить его сам. Но тут же бранил себя за эти чувства, обвинял в честолюбии. Не все ли равно кто сделает? Главное ведь в том, что и Гавриченко, и Козодуб не уйдут от возмездия, что шахты будут жить!

Глядя в честные и наивные глаза Петерсона, он еще думал о том, что прошедший год доказал: вера в людей — это великая сила и счастье, даже если человеческое находишь в таком звере, как Левка Задов.

Мог ли он тогда предполагать, в каких обстоятельствах придется ему снова встретиться с Левкой, чтобы снова испытать свою веру!

— Возможно, просто несчастные случаи...

— Один за другим? И оба по вечерам, на стапелях?

— Ну что ж, плохая охрана труда.

— Нет, нет! Два преднамеренных убийства.

— Где доказательства?

— Оба активисты, комсомольцы.

— Это не исключение.

— Оба поддерживали нового директора.

— Совпадение.

— А я тебе говорю, их нарочно убрали!

— Кто?

— Черт возьми! Да это же и требуется доказать! — с досадой вскричал Латышев и, захватив в кулак свою черную жесткую бороду, принялся с ожесточением мять ее и теребить. Нет, этот всегда и во всем сомневающийся заместитель когда-нибудь доведет его до бешенства! Латышев уже несколько раз вспыхивал из-за нескончаемых «отчего»? и «почему»?

А тот, как всегда, невозмутимо сидел у стола, положив перед собой кулак, на кулак подбородок, и только его глубоко сидящие острые глаза неотрывно следили за начальником.

— Я же упрямый хохол! — сказал заместитель. — У нас нет оснований подозревать организацию.

Собственно, за это упрямство Латышев и дорожил им. Он знал, что способен увлечься одной догадкой, что нетерпелив и горяч, и понимал, как это опасно для чекиста.

— Хорошо, — сказал он, снова успокаиваясь, — давай еще раз обсудим. Настроение инженеров и мастеров на судоремонтном заводе тебе известно: махровая черная сотня. Подбивали рабочих связать нового директора, вывезти на тачке, чтобы принудить уйти с завода. И все это началось с того дня, когда актив принял предложение директора превратить судоремонтный завод в судостроительный — построить своими силами первую шхуну...

— Факты! Факты! — упрямо твердил заместитель. — Одни догадки...

— Есть еще факт, товарищ Брицко, — тихо произнес человек, до сих пор молча сидевший в углу.

Оба с удивлением оглянулись на него.

Медведев всего лишь вторую неделю работал в Одесском ГПУ, при обсуждении текущих дел обычно упорно молчал и только внимательно ко всему прислушивался и присматривался. В первый раз он вмешался в разговор.

— Любопытно! — бесстрастно сказал заместитель.

— Сегодня в управление пришло письмо служащего Главного почтамта, — слегка волнуясь, заговорил Медведев. — В футбольной команде «Орел», организованной при Клубе промкооперации, от его брата потребовали присяги и клятвы, скрепленной кровью. Тот отказался. Тогда один из футболистов вытащил пистолет и пригрозил ему расправой.

— Какое это имеет отношение к заводу? — нетерпеливо воскликнул Латышев. — Припугнуть этих горе-романтиков, арестовать на полчаса, отобрать оружие и сыграть с ними товарищеский матч. И все! Я думал, ты действительно...

— А ну, погоди-ка, дай ему досказать, — все также спокойно прервал Брицко. — Почему ты это связываешь?

— Когда я организовывал охрану для директора, я видел на заводе капитана этой команды. Он вербовал среди рабочих футболистов.

— Ну-у... — протянул Латышев, — ведь вот Брицко скажет: «Это ж не факт, случайное совпадение».

Но Брицко, который с интересом присматривался к новому сотруднику, неожиданно изменил своему обычаю.

— Нет, — сказал он, улыбнувшись, отчего его широкоскулое лицо стало совсем круглым и добрым, — нет, у Медведева были основания обратить внимание на этого футболиста. Не так ли?

Как обычно, стоило подобреть заместителю, и сейчас же суровел начальник. Латышев насупил мохнатые черные брови.

— Ну-ну, рассказывай, — сказал он строго и с оттенком недоверия в голосе. — Что тебе не понравилось в этой футбольной команде, Медведев?

Картина нэпа в Одессе после сурового, голодающего, борющегося Донбасса больно поразила Медведева. В один из первых дней приезда он вышел на бывший Николаевский бульвар над портом, и перед ним словно воскресло прошлое. Приветливо взлетали и помахивали друг другу элегантные соломенные канотье. С деловым азартом вертелись в беспокойных пухлых пальцах легкие тросточки. В тени полосатых тентов, колеблемых морским ветерком, над мраморными столиками тесно сдвигались головы и замусоленные карандаши на шершавом мраморе выписывали колонки многозначных чисел.