За рубежом о Сомали вспоминают только когда в плену оказываются иностранные граждане. Так, в апреле 2001 года одна из банд потребовала 50 тысяч долларов в обмен на жизни четверых российских моряков с траулера «Горизонт-2». Захвату траулера в порту Кисмайо способствовал не кто иной, как сомалийский партнер российской компании «Европа-транс». Увы, в мире не существует силы, которая могла бы изловить и судить подлеца.

Реальная экономика в стране практически отсутствует. Ароматические смолы (камедь, ладан, мирра) — вот и все, что Сомали может предложить на мировом рынке. Доходы от этого щекочущего ноздри товара идут на вооружение одних сомалийских негров против других. В стране не существует таможни, полиции, регулярной армии и… пограничников. Сегодня уже некому было бы помешать бойцам ГИГН провести молниеносный штурм весело расписанного школьного автобуса.

Из показаний и дневников освобожденных заложников можно составить многотомную эпопею. Мы же ограничимся воспоминаниями пассажиров, которые безоблачным утром 27 июня 1976 года направлялись из Тель-Авива в Париж на борту аэробуса А-300 компании «Эр Франс».

Француженке Жюли Ойзерман исполнилось в ту пору 62 года. Свой рассказ парижскому следователю капитану Жану Дювалю Рагону она начала с промежуточной посадки, которую аэробус совершил в Греции. Кое-что наблюдательной женщине сразу показалось довольно странным:

— В Афинах к нам в туристский салон прошли двое молодых арабов, которые несли зачем-то консервные банки с финиками. Один араб был рыжим, но позднее я узнала, что это парик. Следом вошла пара, беседующая по-немецки. Длинноволосому мужчине было лет тридцать. Женщина в синей одежде выглядела немного моложе. К тому же и ее волосы отливали синевой. Немцы скрылись в первом классе. Вскоре после взлета я заметила, что один из арабов, стоя ко мне спиной, разговаривает со стюардом.

Пальцы Рагона замерли над клавиатурой пишущей машинки, и он быстро перебил:

— На каком языке шла беседа?

— Я не слышала ни слова, — покачала головой мадам Ойзерман. — Когда стюард поднял руки над головой, я не поверила своим глазам. У меня мелькнула мысль, что это, конечно же, шутка. Стюард отшатнулся, и я поняла, что араб наставил на него какое-то оружие. Потом, словно во сне, я смотрела, как другие стюарды и стюардессы тоже поднимают руки, ложатся в проход между креслами, лицами вниз. И складывают руки на затылке.

Жюли Ойзерман не видела, что в эту минуту немецкая пара ворвалась из салона первого класса в кабину пилотов. Пистолет-пулемет немец пронес на борт под пиджаком. В то злополучное воскресенье наземный персонал международного афинского аэропорта Элиникон бастовал.

— Затем в туристский салон вбежала немка и, размахивая пистолетом, что-то завопила, — продолжала Жюли Ойзерман. — В немецкой речи я лишь разобрала несколько раз «Че Гевара». Потом один из французских стюардов стал переводить эти крики на английский. Стало ясно, что мы захвачены ради «арабской и мировой революции». Самолет отныне следовало называть не «Эр Франс», а «Арафат».

Следователь Рагон переспросил с интересом:

— Арафат? Они сказали, что являются людьми Ясира Арафата?

Женщина поморщилась:

— Ну, именно так они не говорили. Возможно, они просто прикрывались его именем. Возможно, это имя для них — важный символ?

Офицер оторвал глаза от пишущей машинки, улыбнулся:

— Вы меня об этом спрашиваете? По-моему, Арафат — это священный для мусульман холм в окрестностях Мекки. У его подножия каждый паломник во время хаджа должен провести хотя бы сутки. Четверть века назад исламский экстремист из Египта по имени Мухаммад Абд ар-Рауф аль-Кудвах аль-Хуссейни укрылся под псевдонимом «Ясир Арафат»… Но извините, мадам, мы уклонились. Что же было дальше?

Женщина прикрыла глаза.

— Под страхом расстрела на месте нам запретили двигаться, — медленно заговорила она. — Невысокий бородатый мужчина попробовал возражать. Кстати, в его французской речи слышался сильный ивритский акцент. Бородатого спихнули на пол и стали пинать ногами. Меня удивило, что особенно усердствовала немка, она старалась причинить мужчине сильную боль. Затем террористы отобрали у нас все документы и при этом аккуратно записали на бумаге, у кого какие удостоверения отняты…

Лишь один греческий полицейский не спал, когда в 6.17 утра в терминале появились будущие угонщики. Страж порядка профессионально описал квартет террористов. Немкой оказалась Габриэль Крош-Тидеманн. Несмотря на молодость — фройляйн Крош-Тидеманн едва исполнилось 24 года — она уже была «звездой» международного терроризма.

— Мы все замерли в креслах, — вспоминала мадам Ойзерман. — Старший стюард сказал, что все будет в порядке и нам незачем волноваться. Хотя сам он был бледен и трясся от страха, пассажиры успокоились. Кто-то просто молчал, матери занимались детьми, некоторые даже продолжали читать. По проходу покатили свои столики стюардессы, предлагая напитки и бисквиты, будто бы ничего не произошло. Никто не представлял, куда летит самолет. Когда я в сопровождении немки отправилась в туалет, то увидела, как арабы и немец что-то говорят в радиопередатчик…

Полгода назад Габи Крош-Тидеманн вместе с Карлосом Шакалом похитила в Вене сразу 11 министров стран ОПЕК и доставила их в Алжир.

Как мы с вами помним, в 20 лет Габи вступила в «Движение 2 июня», которое тогда соперничало по числу терактов со знаменитой «Фракцией Красной Армии». Свое название «Движение 2 июня» получило в память об антишахской демонстрации в Берлине 2 июня 1967 года, когда полицейский случайно застрелил одного из юных буянов. Злая ирония судьбы заключалась в том, что молодые люди протестовали против зверств иранской охранки САВАК, а спустя пару лет объединились в террористические банды и принялись творить еще худшие зверства — уже самостоятельно.

Поначалу западногерманские террористы взрывали правительственные и натовские объекты, убивали полицейских и грабили банки. Позднее такой гений международного терроризма, как Карлос Шакал, объяснил немецким радикалам, что терроризм не знает границ. Наличном примере он доказал им также, что даже многочисленные взрывы, грабежи и убийства не дадут славы, какую приносит угон одного-единственного самолета.

Но вернемся в кабинет капитана Рагона.

— В полдень старший стюард объявил, что самолет произвел посадку в Бенгази, — продолжала рассказ Жюли Ойзерман. — Прошел час, другой, а мы сидели молча, одолеваемые мрачными предчувствиями. Все понимали, что пребывание в Ливии, которая стремится уничтожить Израиль, не сулит ничего хорошего. Разговаривать нам было запрещено. За иллюминаторами виднелись пожарные машины, на земле сидели солдаты. На ужин стюардессы подали сок в банках с арабскими надписями. Следователь оторвал голову от машинки:

— Вы читаете по-арабски?

Женщина посмотрела на него с удивлением.

— Нет, довольно того, что я читаю по-французски и по-английски, — заметила она.

Настроение даже улучшилось, когда самолет наконец поднялся в воздух. Один мужчина отважился заметить, что мы летим в южном направлении. Немка тут же набросилась на него с криками, которые походили на лай. Она расхаживала по проходу, одной рукой почесывая свою шевелюру странного синеватого цвета. Неожиданно я поняла, что это парик. Парик понадобился Габи Крош-Тидеманн, чтобы изменить внешность: быть «звездой» терроризма, конечно, очень «почетно», но «звезду» знает в лицо полиция многих стран. В другой руке немка держала гранату, и неустанно рычала, чтобы заставить нас молчать. Даже в туалет следовало проситься молча — поднимая палец.

Габи Крош-Тидеманн была влюбчивой особой. После безумно дерзкой затеи с похищением нефтяных министров падкий на женщин Карлос Шакал предпочел другую террористку, а брошенная партнерша назло ему влюбилась в члена «Движения 2 июня» по имени Бернар Хаусман, который проходил подготовку в йеменской пустыне.