Я не имел никакого представления о том, сколько времени назад мы покинули наши позиции, но казалось, что прошла целая вечность. Теперь я не забывал об осторожности. Немцы были где-то рядом, и лишь большим усилием воли я сдержал нервный смех. Вынул из кармана пистолет и поставил его на боевой взвод, причем, как мне показалось, сделал это не слишком тихо. Вместе с ощущением тяжести пистолета в руке пришло чувство какой-то уверенности.

Чем дальше, тем медленнее мы двигались, постепенно уменьшая интервалы, так что теперь уже не представляло никакого труда поддерживать зрительную связь. Стало совсем холодно. Минут через двадцать шедший передо мной солдат остановился. Я сделал то же самое. Ноги у меня закоченели, зубы продолжали выбивать дробь. Солдат подошел ко мне и, приложив губы к моему уху, прошептал:

— Перед нами пост немецкого охранения. Тихонько возвращайтесь в укрытие и ждите там сержанта, он скажет, что делать дальше. Передайте по цепочке.

Он снова ушел вперед и исчез в зарослях темневшего справа кустарника. Я вернулся к Бронсону, шепотом передал приказ, потом вернулся на прежнее место, отыскал одинокий куст и ничком лег под него.

Должно быть, я сразу заснул, а затем так же внезапно проснулся, чем-то сильно напуганный. Кто-то склонился надо мной, и я инстинктивно поднял руку с пистолетом, но вовремя спохватился, узнав сержанта.

— Как вы себя чувствуете? — шепотом спросил он.

— Нормально, — тоже шепотом ответил я.

— Да вы молодец. Трое наших уже пробрались в расположение немцев. Сейчас ваш черед. Видите на горизонте высокое дерево? Прямо на него и идите. Метров через семьдесят отсюда найдете огромный валун. Отсчитайте от него тридцать шагов вперед, поверните направо, сделайте еще десять шагов и ждите там в каком-нибудь укрытии. Ни в коем случае не спите. Часа через два будем возвращаться. Понятно?

— Да.

— Тогда идите.

Я поднялся, нашел взглядом высокое дерево, о котором говорил сержант, и направился прямо на него. Опыт боев у Анцио научил меня кое-чему. Чтобы при движении производить как можно меньше шума, ступаешь сначала на пятку, а уж потом на всю ступню. Затем точно так же другой ногой. До валуна оставалось шагов десять, когда справа послышался громкий шум. Я застыл на месте, сжал губы и прищурил глаза, опасаясь выдать себя блеском зубов или белков, и прислушался. Шум становился сильнее. Метров в шести-семи справа от меня выросла фигура немецкого солдата с винтовкой. Я боялся, что начну хихикать, — именно так действовал на меня страх, но в эту минуту немец остановился. Может, он что-то услышал? Я представил себе, как он прислушивается, напряженно всматриваясь в темноту. И тут я едва не расхохотался: до моего слуха отчетливо донеслось ровное журчание. Немца привела сюда куда более важная причина, чем желание захватить в плен группу американских солдат. Минуту спустя фриц повернулся и исчез в тени деревьев; несколько мгновений до меня доносился звук его шагов, потом все стихло. Я подождал еще минут пять и двинулся вперед. Теперь-то действительно надо было соблюдать осторожность: мне вовсе не улыбалось по собственной неосторожности свалиться в немецкий окоп.

Поравнявшись с валуном, я повернул направо, сделал тридцать шагов, потом еще десять и заполз в заросли. Одежда на мне промокла, я обливался потом, а теперь, немного обсохнув, буквально дрожал от холода.

Два часа тянулись бесконечно.

За все это время я не услышал и не увидел ничего такого, что представляло бы ценность как военная информация. Не мог же сойти за важное донесение тот факт, что один из немецких часовых четырежды за эти два часа отправлял естественные потребности. Признаться, я и сам еле сдерживался, чтобы не последовать его примеру. Я кусал губы, рассказывал самому себе анекдоты, пытался мысленно решать алгебраические уравнения, припоминал популярные песенки. К тому моменту, когда мне удалось вспомнить мелодии всех старых кинофильмов с участием Бинга Кросби, наступила пора возвращаться. Сержант жестом показал мне, что я должен подняться и следовать за ним. Поравнявшись с валуном, я стал спускаться по склону холма и, не ожидая сигнала, перебежал поляну. Все остальные уже ждали меня у ручья. Сидя в кустах, мы дождались Бронсона и Пита и углубились в заросли. Здесь сержант опросил всех участников вылазки, и каждый из них шепотом доложил все, что ему удалось узнать. Робби слышал, как два фрица в окопе говорили, что дня через три их должны сменить. Сообщение представляло несомненный интерес: если немцы заменяют одну часть другой, это могло означать, что они не собираются ни наступать, ни отступать. Уже одно это оправдывало посылку нашей группы в расположение противника.

Не думаю, что сержанта могла заинтересовать песенка о том, как «хотелось бы мне стать пчелкой и побыть у тебя в спальне», или уравнение y+304x=2y(х+4у)+397 — единственное, что я мог ему сообщить. Поэтому я сказал, что ничего не слышал, вот только один фриц, как видно, выпил на ночь слишком много воды.

Собранная информация была передана Питу, после чего мы цепочкой, так же как шли сюда, отправились обратно. Теперь каждое дерево казалось мне знакомым, и настроение заметно поднялось. К грязным блиндажам роты меня тянуло так, словно там был «дом, мой милый дом».

Внезапно словно земля разверзлась передо мной. Еще ничего не видя, я остановился как вкопанный. Бронсон, отшвырнув винтовку, вихрем пронесся мимо меня, я невольно бросился за ним и чуть не упал, споткнувшись о тело солдата, который только что шагал передо мной. В спине у него торчал нож. Немного дальше валялся второй труп — это тоже был кто-то из наших. В следующее мгновение я понял причину доносившегося до меня шума: немец опрокинул сержанта навзничь и прижал к земле. В его руке уже блеснул нож, но Бронсон подоспел вовремя — снова блеснуло лезвие ножа, послышался стон. Бронсон оттащил немца и перевернул на спину. Он был мертв.

Сержант не вставал, и я наклонился над ним.

— Под ребро ткнул, — прошептал он.

Я осторожно ощупал рану, моя рука сразу стала влажной и липкой.

— Сукин сын, ловко он разделался с Робби и Доном! Они не слышали и не видели его. Потом подкрался ко мне, прыгнул и схватил за горло, так что я ничего не мог поделать. Должно быть, с фланга подполз.

— Заткнись, — бросил Бронсон.

— Он тут, наверно, не один, — бормотал сержант.

— Да помолчи же ты! Знаю без тебя, не первый раз в разведке.

Подошли Пит и солдат, двигавшийся в цепочке позади меня.

— А остальные? — шепотом спросил я.

— Мертвы, — ответил Пит.

— Далеко отсюда до наших линий? — спросил я.

— Да примерно...

— Заткнись, сержант! — вполголоса прикрикнул Бронсон. — До наших передовых постов около километра. Немец с ножом был тут не один, это факт. Значит, нас обнаружили и готовили засаду. Кто-то из них двоих — Робби или Дон — наткнулись на фрица, и он разделался с ними. Вы уверены, они действительно мертвы?

— Никаких сомнений.

— Послушай, Капа, — обратился ко мне Бронсон, — есть у меня для тебя работенка.

— Что ж...

— Ты запомнил, какие сведения мы передали Питу там, у ручья?

— Запомнил.

— Прекрасно. Назначаю тебя замыкающим вместо Пита. Останешься здесь с сержантом. Пистолет еще у тебя?

— У меня.

— Вот и хорошо. Теперь слушай внимательно. Оставайся здесь в укрытии. Мы трое свернем сейчас влево — отвлечем внимание немцев. Проползем метров двести и откроем огонь. Как только услышишь, немедленно взваливай сержанта на спину и несись к нашим позициям. Лети как птица.

— Ради бога, оставьте меня тут! — попросил сержант. — В темноте немцы все равно не найдут, а днем вы придете за мной.

— Довольно, сержант, — оборвал его Бронсон. — Слушай, что говорят старшие... Вообще-то, Капа, до наших позиций рукой подать, в другое время мы попытались бы прорваться, но с раненым на руках — сам понимаешь... Черт возьми, а где же моя винтовка?

— Бросили, когда побежали на помощь сержанту, — отозвался Пит. — Но я ее подобрал. Вот она.