Сразу после бегства из Шаталово Егор вышел на сто сорок первую и автостопом поехал до Смоленска. Побродив пару дней по городу, юноша совершил роковую ошибку. Поддавшись романтическому позыву, он решил оседлать свободные ветра и посмотреть на жизнь в ее вольной ипостаси. Поэтому, вместо быстрой поездки на скором поезде Смоленск-Москва, Егор выбрал несколько иной способ для путешествия – пеший. Тогда, он думал, что, побродив по свету, он сумеет найти свое место. И отчасти он оказался прав. Покинув город, молодой человек миновал объездную и вышел на минское шоссе, дорогу в златоглавую столицу. Оказавшись в большом мире, он был опьянен дурманящим вкусом свободы. Сон под открытым небом, беседы с десятками случайных лиц, обеды в маленьких буфетах и бесконечная дорога – тогда ему казалось, что именно этого не хватало в его размеренной жизни. Он не пропускал ни одного городка, ни одного села, беспорядочно разбросанных вдоль трассы. Однако деньги таяли, а на полпути, под Вязьмой, сбережения Егора и вовсе подошли к концу. В тот город он вошел вечером. В кармане скомкано валялся последний червонец, и, как говорил его кумир из буржуазных штатов, Джек Лондон, молодому человеку пришлось “закинуть ноги” возле местной церквушки. Однако в отличие от бывалого бродяги из-за Атлантики, Егор не знал, что затемно милостыню не просят. И через час после того, как парень встал на паперти, замелькали трое в фуражках и отправили юношу в одну невзрачную, но совершенно бесплатную гостиницу. С того момента и начался путь Егора в никуда. И вскоре улицы показали свое истинное лицо, смыв налет приключенческой романтики со своих грязных лиц.

Через трое суток, когда Егора выпустили из камеры, и в личном деле появилась роковая пометка “арест за бродяжничество”, молодой человек обзавелся новыми знакомыми. Весть о том, что какого-то парня сцапали легавые разнеслась быстро, и Соколова встретили прямо под СИЗО несколько местных идеологов свободной жизни. Как оказалось, прослойка “тунеядцев” и “бездельников” в могучем союзе была немаленькой и это несмотря на жесткие меры борьбы. Конечно, обыкновенному человеку все это показалось бы дивным и немыслимым, ведь люди из телевизора уверяли, что безработица и “дети дорог” – явления поганого буржуазного общества, но никак не светло-социалистического. И тем не менее, в стране железных крыльев бродячая диаспора была не так уж и малочисленна.

Двое длинноволосых парней в расклешенных джинсах, типичные образчики советских хиппи, приняли Егора, как героя. Впервые за время своего путешествия он встретил тех, кто на первый взгляд показались ему родственными душами. И на два дня юноша попал в самый настоящий рай. Выпивка, ночные песни у костра, девушки без целомудренных завихрений. Никакой тебе ругани, никаких нравоучений пьяного папаши. Словом, такая жизнь пришлась ему по нраву. Она была как наркотик, однако период мнимой эйфории всегда сменяется апатией. И вот тогда улицы и взглянули на него своим уродливым лицом.

Вечером третьего дня, после того, как милиция отпустила Егора восвояси, его новые дружки опять собрались у костра на берегу небольшого водохранилища. Сюжет повторился: принесли выпивку, какую-то дешевую закуску, и начался кутеж. Когда продукт подошел к концу, самый старший из компании, один из тех, кто встретил парня у СИЗО, обратился к нему со словами:

– Малой, гони деньгу. Что-то ты халявничаешь.

Соколов улыбнулся и постарался ненавязчиво улизнуть от этой темы.

– Да ладно вам, я же свой. А деньги – наживное. – пошутил Егор.

Но юмор тем вечером на выпивших людей эффекта не произвел, и после коротких препираний, четверо молодцов и одна пьяненькая девушка познакомили парня с реалиями дружбы и доверия. С разбитыми губами и ноющим телом, он кое-как забрался в соседние кусты, отночевал, и на рассвете убрался из города. В кармане у Егора было пусто: последние пять рублей изъяли местные хиппи, а на душе – паршиво как никогда. Тот день будущий отец Георгий запомнил навсегда. Вязьма стала отправной точкой в его ненависти к людям.

Далее были недели скитаний по дорогам. И с каждым днем мир все больше погружался во мрак. С каждым днем суровая правда все больше открывалась молодому человеку. Останься он в родном Шаталово, никогда бы юноша не увидел такого. В мирном гарнизоне время всегда текло размеренно. Ни драк, ни буйного пьянства, ни голода и особенной нищеты. Однако внешний мир отличался от затерянного военного городка. Бесконечное минское шоссе встречало его разными селами и городками. Где-то удавалось подработать, где-то украсть. За три недели после бегства из отчего дома, Егор исхудал и оброс щетиной. Москва была уже близко, но и холодное дыхание подступающей зимы уже не на шутку тревожило юношу.

“Пройдет еще неделя, – думал он тогда, – и спать под открытым небом будет уже невозможно”.

Когда Соколов оказался под Можайском, и юноше оставался последний рывок по сто восьмой трассе, большой московской объездной, пошел первый снег. Укутавшись какими-то лохмотьями, тогда Егор почувствовал себя в шкуре погибающего от холода, неподготовленного французского солдата. Порой, прячась от ночной стужи в колхозных хлевах и амбарах, он думал, что больше не выдержит. Но он не погиб.

Московское Большое кольцо, дорога длинною в полтысячи километров, была пропащим для бродяги местом. Кольцо проходило через три крупнейшие области: Московскую, Калужскую и Владимировскую. За те две недели, пока Егор добирался по объездной до трассы М-8 (на которой и стоял теткин городок Пушкино), молодой человек повидал многое. Кольцо посвятило его в еще более тонкие подробности ужасов бытия. Тогда он впервые увидел смысл в собственных лишениях, впервые ощутил себя коллекционером людских пороков. Шел он в основном пешком, лишь дважды его подобрали сочувствующие водители, но большую часть пути он преодолел на своих двоих. Населенные пункты скрывались за лесными массивами, и с каждым новым городом копилка ярости и презрения к роду людскому наполнялась все больше.

В первом из крупных городов на кольце, Балабаново, юноша опять загудел на трое суток. В камере он познакомился с самыми разными людьми: шулерами, пьяницами, шпаной и бродягами вроде него. Вся эта братия была Егору уже знакомой, но когда третьи сутки подходили к концу, в общий обезьянник бросили какую-то тетку. Женщина не была с виду бродягой или нищенкой. Так, обычная серенькая барышня. Ради любопытства Егора угораздило тогда спросить, за что же сидит сударыня.

– Ребенка выкинула на помойку я. Этого вонючего Женькиного отпрыска. Мою Софушку оставил тварь с ребенком, так та и наложила на себя руки. Вот я и выбросила гаденыша в бак.

Лучше бы Егор не спрашивал хладнокровную тетеньку об этом. Еще долго, бредя по бескрайним асфальтированным далям, парень терзал себя вопросом, зачем же природа людей вообще придумала. И эти мысли многое изменили в будущем святом отце.

В других городах он видел ужасы другого рода. Пьяные дебоши, насилие, издевательства людей в погонах. Черное дно общества было отличным наблюдательным пунктом. С его глубин, люди представали в своем истинном облачении. Мальчик-бродяга видел лица, неприкрытые масками социальных условностей.

Замыкающее страшный цикл происшествие случилось в Орехово-Зуево, последнем крупном городе на кольце. До Пушкино оставалось совсем ничего: выйти на восьмую трассу, и не больше суток пути. Голод, о котором Егор лучше всех понимал, что он не тетка, в очередной раз скрутил парнишку и приказал найти еду. То была самая обыкновенная продовольственная лавка. Ночь. Ни охраны, ни сигнализаций. Вместе с ним на дело увязался маленький, тощий как спичка, рыжеволосый босяк. Егор разбил стекло и первым забрался внутрь. А там, с двустволкой наперевес, грабителей уже поджидал опасливый сторож. Ружье выстрелило. Егора не задело. И только что-то тепловатое и липкое, брызнуло юноше на лицо. В ушах стоял звон, и, обернувшись, Соколов увидел, куда угодила дробь. Тот день, стал последним для рыжего мальчишки. Перезарядив ружье, тучный охранник навел оба дула на Егора, и с ледяным безразличием произнес: