И вот сегодня, ночным поездом, Зарубин с Лизой и сыном выехали в Гамбург. В купе они оказались одни и Василий наслаждался теми редкими минутами покоя, когда в спокойной обстановке можно обо всем не спеша поразмыслить. Лиза с сыном быстро уснули.

«Ну что ж, подведем итоги проделанного, — стал рассуждать Зарубин. — Я руководитель нелегальной резидентуры в Берлине и это обязывает меня быть постоянно настороже со всеми людьми. Ведь только я и мой заместитель знаем всю агентуру нашей точки и все ее операции… Как резидент, я знаю в каждого агента, его биографию, место работы, подробности вербовки, результаты его работы на нас и, главное, степень надежности этих результатов. Лишь только у меня в руках есть ключ к каждому источнику информации в виде особого пароля, который резидент может использовать для предупреждения агентов в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств.

В резидентуре продумана система связи, мест встреч, конспиративных квартир и передаточных пунктов. Что может быть лучше формацептического магазина и его склада, которые мы используем для фотолаборатории, передаточного пункта и хранения материалов, или табачной лавки. Есть и другие. В качестве фотографа резидентуры я использую Клеменс, дочь Ювелира, которую уговорил переехать сюда из Франции.

Координацию нашей работы и связь с Москвой обеспечивает легальный — резидент Борис Гордон[32] оперативный псевдоним Рудольф, который в октябре 1933 года сменил Бориса Бермана и официально работал в полпредстве СССР в Берлине заведующим консульским отделом. Заместителем у него остается Карл Силли, мой старый московский приятель.

У меня самого разработок несколько. Во-первых, Вернер, сотрудник немецкого Министерства иностранных дел. Его разработка, началась во Франции и недавно завершилась вербовкой. От Вернера поступает ценная документальная информация.

Кроме того, после неоднократных попыток, мне удалось выйти на агента Сюрприз, майора Генерального штаба рейхсвера, завербованного в конце 1932 года агентом А/270 — бароном Куртом фон Поссанером, который выступал под «американским флагом».

Лиза также успешно завершила свою разработку, которую начала в Париже. К сотрудничеству была привлечена секретарь из Министерства иностранных дел. Кроме того, Лиза работает с агентом Винтерфельд.

Вскоре по приезду мне передали на связь агента Брайтенбах, чиновника третьего (контрразведывательного) отдела гестапо. Уже на протяжении нескольких лет он — щит для советской разведки в Германии оберегая ее от ударов вначале политической полиции, а теперь гестапо. Брайтенбах неоднократно предупреждал нас о выходе контрразведчиков на след наших сотрудников и агентов, о ведущихся оперативных разработках, о готовящихся арестах и засадах, в том числе и немецких коммунистов.

Брайтенбах регулярно информирует нас об изменениях оперативной обстановки в стране, намеченных политических, полицейских и военных акциях, закулисной борьбе в гитлеровской верхушке — словом, обо всем, что держится правящим режимом в строгом секрете.

Он передал уже довольно большой объем информации о военной промышленности Германии и производимой ею продукции, о новейших военно-технических разработках.

Несмотря на строжайшие меры секретности в гестапо, — Брайтенбах иногда добывает документы такой государственной важности, за которые, даже если бы только узнали о его интересе к ним, ему бы грозила смертная казнь.

Помимо Лизы в резидентуре работают еще три оперативных работника. Связь с посольской резидентурой осуществляется через связника Эрвина. Официально он работает в полпредстве. Его непосредственная задача заключается в обеспечении связи между мною и Гордоном. Он доставляет почту раз в десять дней и раз в месяц передает зарплату. Отношения между нами сугубо служебные: краткие свидания в кафе, назначенные заранее по телефону. Отвлекаться на посторонние темы просто некогда. Чаще всего с Эрвином встречается Лиза, я же обеспечиваю безопасность этих встреч.

Хотя работа по прикрытию и отнимает у меня много времени и сил, это не мешает мне заниматься моим главным делом — проведением всевозможных встреч, в том числе и со связными Германской коммунистической партии, инструктажей, посещением мест, обустроенных под тайники, получении и обработкой информации, направлением ее в Центр. Работа нелегала требует непрерывной психической сосредоточенности. Апатия и ослабление внимания означают крайнюю опасность для меня и моих товарищей.

Как ни сложна и многогранна эта работа, постепенно А она входит в привычку и перестает отнимать слишком много времени. Все сотрудники резидентуры хорошо усвоили свои задачи, поэтому группа действует, как хорошо отлаженный механизм.

Гораздо большее беспокойство доставляют внеплановые, неожиданные поручения Центра. Выполняя их, часто приходится ломать голову, причем не только мне, но и легальному резиденту Борису Гордону. Хотя мы действуй самостоятельно, он часто обращается ко мне за помощью.

Вот и последний раз текст письма Гордона, как всегда, был предельно лаконичен: «Просим поручить Брайтенбаху узнать причины ареста гестапо агента А/26. Я уже знал, что 21 января 1935 года полиция арестовала руководителя частного сыскного бюро Ковальчика — агента А/26 с десятилетним стажем сотрудничества с советской разведкой. Через его частное сыскное бюро резидентура получала информацию на интересующих ее лиц, при необходимости, вела за ними наблюдение, проверяла немцев, выезжающих в СССР.

Ковальчик просидел в гестапо около месяца, потом его освободили под подписку, как он объяснил, «что он не будет интересоваться сотрудниками Антикоминтерновского бюро и поможет полиции разыскать того клиента, который обратился к нему с таким заказом».

Все это было странно и подозрительно. Через Ковальчика проверялась практически вся агентура берлинской резидентуры и если Гестаповцы его завербовали, то это могло принести большой ущерб советской разведке. Борис Гордон, как всегда, был категоричен: «Я считаю, что Ковальчик и один из его сотрудников, тоже посидевший в полиции, завербованы. Мы не имеем права поддерживать с ними связь, поскольку можем поставить под удар работу всей резидентуры. Если получим от Брайтенбаха дело на Ковальчика, тогда можно будет решать — продолжать с ним работу или нет».

Да, было над чем поломать голову…

Резкий свисток локомотива вернул Зарубина к действительности. Вагон встряхнуло. Сын заворочался во сне, но утих.

«Видимо поезд вписался в крутой поворот, — мелькнуло в голове у Василия, и мысли его снова вернулись к делам. — Леман, Леман… С ним я встретился теплым мартовским вечером, когда Берлин оживает, открывая двери вечерним посетителям, заполняющим бары и кафе после трудового дня.

Я сам выбрал место и время встречи — в обычном немецком кабачке, который вечером заполняется самой разношерстной публикой. Но пока он был еще пуст.

Я не видел Вилли со времени его болезни, когда он пролежал десять дней в постели, а потом взял отпуск. Я шел на встречу и мысленно его себе представлял — его крепкую, грудастую фигуру, округлое лицо с тяжелым подбородком, его сдержанную улыбку и такую же манеру говорить — обо всем обстоятельно.

Уже около часа я находился в движении, чувствуя напряженное ожидание этого первого момента встречи и обычное сомнение: придет или что-нибудь случилось? Поездив по городу, посетив кинотеатр, оставив возле него свою автомашину, я вышел на стоянку такси.

— Пожалуйста. Кантштрассе и побыстрей…

Вот и мое кафе. Я его специально проехал, чтобы потом вернуться пешком и осмотреть, все ли вокруг спокойно.

Толкаю дверь, вхожу, чуть задерживаюсь у входа и быстро оглядываю зал, вроде ищу себе место. В зале еще тихо и не накурено. Кельнеры, не спеша, разносят пиво.

Ага, вот и Леман. Он сидит слева от входа, лицом ко мне. Второй стул за его столиком слегка отставлен в сторону и на нем лежит его шляпа. Это значит, что все спокойно.