Заканчивается этот «очерк» очень серьезными признаниями.
«Таким образом, я признаю себя виновным:
1. В том, что на ряде этапов борьбы партии и советской власти с врагами проявлял антипартийные колебания.
2. В том, что высказывал эти колебания в антипартийных и антисоветских разговорах с рядом лиц, препятствуя этим борьбе партии и правительства с врагами.
3. В том, что создал и руководил до самого момента ареста антисоветской литературной группой редакции журнала «Огонек», проводившей антисоветский буржуазный курс в области журнально-редакционной работы.
4. В том, что принадлежал в редакции «Правды» к антисоветской группе работников, ответственных за ряд антипартийных и антисоветских извращений в редакционной работе, и несу наравне с ними ответственность за эти извращения.
5. В том, что совместно с Эренбургом допустил ряд срывов в работе по интернациональным связям советских писателей».
Странное дело, но на допросы его перестали вызывать. Бумаги, правда, не жалели, вот только ручку почему-то заменили карандашом. Позже мы узнаем, какие методы воздействия применялись к Кольцову, но то, что они были эффективными, не вызывает сомнений: с каждым месяцем Михаил Ефимович становился все податливее, и Кузьминов, ставший уже старшим следователем и к тому же получивший звание лейтенанта, делал с Кольцовым все, что хотел. Вот что написал Кольцов в своих показаниях от 3 мая 1939 года.
«В 1932 году я сблизился с К. Радеком, а также со Штейном, Уманским и Гнединым. Так как до этого я лишь случайно занимался международными вопросами, то они взялись меня просветить по ним. Радек убеждал меня, что единственный природный союзник СССР — это Германия, что существует группа «энтузиастов советско-германской дружбы», что он является покровителем этой группы и мне следует к ней примкнуть. В дальнейших, более интимных разговорах, он стал подчеркивать, что я-де со своими способностями могу очень выдвинуться в этом деле и сыграть большую роль.
При некоторых разговорах присутствовал американский журналист Луи Фишер, близкий друг одного из руководителей отдела печати наркоминдела Уманского. Помощь, которая требовалась от меня, заключалась в регулярной политической информации о внутренней жизни СССР, которая передавалась немецким журналистам Юсту и Басехусу, с которыми я был лично знаком.
Что касается Луи Фишера, то некоторое время я его сторонился, но в конце 1935 года Радек сказал мне, причем при американце: «Вы напрасно не дружите с Фишером. Он стоит того. Он связан с нами. Надо ему помогать». Я обещал ему содействие и оказал его, когда некоторое время спустя он обратился ко мне в Испании».
Видит Бог, как трудно мне перейти к следующей странице личных показаний Кольцова. Пока он рассказывал о себе, своих друзьях и сослуживцах, его рука была тверда и карандаш не ломался, а тут вдруг что ни строка, то заново заточенный грифель: у Кольцова потребовали дать показания о его взаимоотношениях с Марией Остен (настоящая фамилия Грессгенер).
«С моей второй женой, немецкой коммунисткой Марией Остен, я познакомился в 1932 году в Берлине. Она работала в коммунистическом издательстве «Малик», была знакома с рядом немцев — коммунистов и писателей, а также с советскими писателями. До меня ее знали Горький, Эренбург, Федин, Маяковский, Тынянов. Она уже бывала в СССР и хотела поехать на более продолжительное время. Я предложил поехать вместе со мной. Вскоре у нас началась связь, которая перешла в семейное сожительство.
Мария Остен работала в московской немецкой газете, журнале «Дас ворт» и писала книгу о немецком мальчике-пионере, которого мы усыновили. У нее были широкие связи в среде политэмигрантов, в частности с Геккертом, Пиком, Бределем, Пискатором, Отвальдом, а также с советскими литераторами Фединым, Тыняновым, режиссером Эйзенштейном и другими. Бывала у Радека.
Некоторые ее знакомства были крайне подозрительны, и разговоры, которые велись, носили антисоветский характер. Но так как я сам уже был повинен в более значительных преступлениях, то молчал и продолжал покровительствовать Марии. В 1935 году она ездила со мной в Париж, а в 1936-м в Испанию».
Эта поездка дорого стоила и ей, и самому Кольцову: напомню, что именно тогда возник конфликт с Андре Марти и тот отправил донос Сталину. Кольцова, как мы знаем, вскоре арестовали, причем прямо в редакции «Правды», а Марию пока что не трогали. Дело в том, что к этому времени она рассталась с Кольцовым и вступила в интимную связь с известным немецким певцом Эрнстом Бушем. Больше того, во вторичную поездку в Испанию она отправилась именно с Бушем.
Михаил Ефимович страшно переживал! Он мчится следом, находит Марию, уговаривает ее вернуться и в целях укрепления семьи предлагает усыновить двухлетнего испанского мальчика. Мария соглашается! Маленького Хозе, родители которого погибли во время налета на Мадрид, переименовали в Иосифа — понятно, в честь кого, упаковали нехитрые пожитки и собрались было в Москву, но… что-то толкнуло Кольцова в сердце, и он решил возвращаться один, а жену с приемным сыном отправил в Париж.
Так вот почему Кольцов так спокойно рассказывает о Марии: он знает, что она в Париже и из Москвы ее не достать. Была еще одна деталь, о которой не знал следователь и которая всплыла много лет спустя. Осенью 1938-го, вскоре после известного Мюнхенского сговора, Кольцова срочно командируют в Чехословакию. Как ни внимательно за ним следила полиция, он все же ухитрился позвонить в Париж и строго-настрого запретил Марии приезжать в Москву.
Если бы она его послушалась! Если бы вняла советам друзей и не рвалась в Москву, сталинские палачи ограничились бы одной пулей, предназначенной Кольцову, а так — пришлось отливать вторую.
Но вернемся в 1939-й, когда все еще были живы, строили планы на будущее и искренне надеялись на то, что органы во всем разберутся и все неприятности вот-вот будут позади: надо только не таиться, не обманывать и со следователем быть как на духу. Удивительно, но этому верил даже такой опытный, тертый и битый жизнью человек, как Михаил Кольцов. Только этим можно объяснить его странную откровенность. Ведь никто же его не спрашивал об Андре Мальро, но Кольцов по собственной инициативе пишет о нем в своих показаниях:
«Летом 1934 года на съезде писателей в Москве Илья Эренбург познакомил меня с французским писателем Андре Мальро. Он отрекомендовал его как «исключительного человека», расписывал его популярность и влияние во Франции и очень рекомендовал с ним подружиться. В мае 1935 года в Париже, в период организации конгресса, Мальро и Эренбург тесно сблизились со мной. Мальро жаловался на отсутствие поддержки со стороны французской компартии, на бюрократические препоны, которые ставит советский полпред Потемкин, и т. п.
В ответ на это я предложил работать рука об руку, обещал все уладить, уломать всех чиновников в компартии и полпредстве и прочел целую лекцию о бюрократизме в партийных и советских органах. Мальро слушал очень внимательно и наконец сказал: «Все это мне очень полезно знать. Ведь недаром про меня болтают, что я агент министерства иностранных дел». И добавил: «Не смущайтесь. Теперь такое время, что каждый писатель должен быть разведчиком. Ведь наш добрый друг Эренбург давно работает на нас. За это ему при любых условиях будет обеспечено французское гостеприимство. Будем работать вместе и помогать друг другу. Можно наделать больших дел».
Будучи таким образом завербованным во французскую разведку, я в ряде откровенных бесед обрисовал Мальро положение дел в СССР, дал характеристики интересовавших его государственных, политических и военных деятелей, рассказал, кто «за» и кто «против» помощи Франции в ее борьбе против Германии.
От Мальро я узнал, что Алексей Толстой в период своей эмиграции был завербован французами и англичанами. Кроме того, используя свои поездки за границу, Толстой поддерживает прежние связи с русскими белогвардейцами, в частности с Буниным».