— Что значит поплавок? — спросил я.

— Всякий в надводном составе… Включите фары. Тут так полагается…

Из растянувшейся над морем тучи, напоминавшей крокодила с изогнутым хвостом, порывами посыпались хлопья снега.

— Снежинки — это дождевые капли, которые летают, — сказал Рауль.

— Что?

— А мы… А мы — покинутые птицами деревья. Мы высохли. Никто не взлетает с наших ветвей. Какая гадость, как стыдно… Пьем, профукиваем время!

— И нам по тридцать пять лет, в этом возрасте Наполеон был уже давно генералом, — подхватил я. — И Нельсон, став адмиралом, обесчестил леди Честерфилд…

— Честерфилд — сигареты. Ее звали леди Гамильтон, — сказал Рауль. — А откуда ты это процитировал?

— Пьеса какая-то или кино, не помню. Вроде твоего бреда… Я хотел поддержать тему… Тебе нужно опохмелиться.

— Это не бред, это стихи… мои. Впрочем, все одно!

— Скажи, Рауль, — спросил я, — среди твоих знакомых нет таких, которые приметили бы в городе новичков… скажем так, из мясников. Классных мясников. Мочил, как их теперь называют.

Он повернулся на сиденье всем корпусом.

— Действительно! Вашего генерала в штатском грохнуть, что ли, вознамерились? А почему об этом у меня спрашивается?

Я пожал плечами.

Рауль стащил с головы фетровую кепку и уткнулся в неё лицом.

Круто приняв к обочине и притормозив, я выскочил из «Форда» и обежал машину, чтобы открыть ему дверь. Но Рауль, вывалившись на обочину, уже стоял на коленях, цигейковый воротник его брезентовой куртки сотрясался вслед за спазмами в желудке. Снежинки садились на белобрысый ежик и налитый кровью загривок.

— Минутку, действительно, — шамкнул, преодолевая спазм, Рауль. Отойди…

Я ушел к багажнику, открыл его и прикинул, где закреплять бутыль с касторкой, как протянуть патрубок и стальной проводок. Сумки с инструментами не оказалось, и я подумал, что придется просить дылду из котельной ещё и монтировать устройство. Вспомнил с досадой, что не спросил, как его зовут.

— У тебя есть платок? — спросил Рауль.

— Бумажные салфетки…

Я достал две из пачки, которую принесла накануне вместе с рюмками Марина.

— Поехали, — сказал он. — Слава богу, вся гадость из меня вышла…

— Круто было?

— Действительно, — ответил он. Опустил боковое стекло, поглубже вдохнул и снова поднял.

В зеркале заднего вида выброшенный белый комок салфетки закрутило в снежном вихре и унесло под колеса серого «Фольксвагена Пассата». Его водитель, выжидавший, пока мы останавливались, у обочины, опять пристроился метрах в пятидесяти за нами. Кто-то топорно, не потрудившись использовать хотя бы метель для прикрытия, садился на хвост.

Помолчав, Рауль сказал:

— Про блатных не знаю… А друзья из начальников говорили, что готовится прочесывание по пригородам. Предупредили, чтобы я особенно не шевелился недельку-другую. Поосторожничал с клиентами… Неприкасаемые начальники опасаются, что я кого-то, кто выше их, притяну к причалу, а стало быть и к ним… Сообщаю как другу.

— Информация стоящая?

— Прошлым ноябрем вместе отмечали пятую годовщину учреждения Эстонской береговой стражи. Источник высокий… Стража получила распоряжение усилить наблюдение за побережьем. Возможна высадка группы в три-четыре человека с целью совершения то ли диверсии, то ли банковского ограбления, то ли налета на инкассаторов, то ли того, другого и третьего сразу. Так он сказал… Босс стражи.

— Диверсии?

— Вроде этого, так он сказал, не я…

— А эти твои основные клиенты — кто?

— Перекупщики ножек Буша, ха-ха… А что бы ты хотел услышать?

— Извини. Действительно — извини.

Я придавил акселератор. Серая машина, как на привязи, не убавила скорости.

— А по мне, — сказал он, — лучше бы эти российские генералы сидели дома, в Москве, и не совались за границу… У меня на этот счет возникла ещё на флоте своя теория…

В сером «Фольксвагене» был заметен только водитель. Нападение, наверное, исключается.

Я размышлял над тем, как поступить, и, что называется, вполуха слушал изложение теории, вызревавшей в голове офицера, пока он изнывал в подлодке класса «Ерш», лишенной гальюна, в ожидании выхода на поверхность Балтики по нужде.

— Адмиралы и генералы предали собственный генотип… Фуражки с маскарадными тульями словно на арбузы одеты, мундиры на закормленных телесах будто краденые. По умственному развитию — солдаты или матросы из деревенских недомерков. Вместо физических усилий, в результате которых прогорали бы калории, протухают в кабинетах и банях. Жирные ляжки, широченные задницы, торчащие животы, волосатые уши и выскобленные бритвой, отполированные «Шипром» свиные рожи. Ходят в раскорячку будто мешают гениталии. По-русски говорят словно по пьянке. Сразу видно: вот — хозяин жизни… Вышли все из народа, а потому учат народ любить родину, родина же устраивает им юбилеи, дает ордена, заказывает воспоминания, усаживает в президиумах и обеспечивает, помимо дарового солдатского обслуживания, ещё и казенные похороны. А также проводит открытие памятников и награждения в честь побед, одержанных не ими, да к тому же ещё и более полувека назад. Других-то не случилось…

Теория мне нравилась, потому что давала возможность, слушая и не отвечая, сосредоточиться на игре в кошки-мышки с водителем серого «Фольксвагена». Я выжидал, когда игра начнет его раздражать. Противник не казался профи, школы не чувствовалось, просто ловко рулил и выставлялся излишне самоуверенным. А поэтому неизбежно подставится.

— И ты сам такое придумал или твой этот… как его… Дебил Прокопий?

— Дечибал Прока. Так его зовут. Действительно! Придумал не сам, конечно, по радио слышал кое-что, — вздохнул Рауль. — А хотелось бы самому…

— С похмелья всем хочется стать авторами какой-нибудь теории, — сказал я. — Хотя бы в том смысле, что следует начать новую жизнь с понедельника.

Спидометр «Форда» показывал едва пятьдесят километров в час.

— Действительно, давай ехать медленно, — сказал Рауль. — Чего приезжать раньше Марины, сидеть без закуски. Да и обедать скоро пора. Действительно… Полюбуемся природой! Какая красота! Эти ели, и сосны, и дубы! И белые от снега ветви…

— И кедры ливанские, и пальмы, и кокосы, и пампасы, и урюки, и кок-сагызы, и уздени, и кунаки, потом крыжовники и липы, а также родные осины и березы, которые не спят, — поддержал я его.

«Фольксваген Пассат» начинал рывок.

— И все это имелось в эпоху неолита или палеолита… Это — рай! И чего этим генералам сюда соваться? Эстонцам есть теперь с чем сравнивать. Жлоб в мундире, слизанном с заграничного, в картузе, который уносит ветром, нищий при российском бюджете или подтянутый англичанин, не лезущий в душу со стаканом водки… Что лучше?

— И что же лучше? — попросил я уточнить.

«Фольксваген Пассат» вплотную уткнулся в багажник «Форда». Кошка посчитала, что пора запустить когти в вялую мышку. «Фольксваген» почти подпихивал меня в бампер. Водителю не терпелось закончить порученную ему прогулку за никчемным пижоном. Раза три мигнул дальним светом. Подхлестывал.

— Вот что я тебе скажу. Если у тебя есть власть, посоветуй-ка ты своим отменить этот приезд, — сказал Рауль. — Ведь над русаками смеются.

Ладно, подумал я, ладно. Доживем до понедельника, когда начнется новая жизнь.

«Фольксваген», вильнув на встречную полосу, поравнялся и ехал рядом, аккуратно отжимая меня к обочине. Впереди и сзади никого. И на том спасибо.

— Нет у меня власти, — сказал я Раулю и дернул подбородком водителю «Фольксвагена»: в чем дело?

Мы одновременно опустили боковые стекла. Ему не пришлось, как мне, крутить ручку, он вжал кнопку электрического стеклоподъемника.

— Вроде в Эстонии не вернулись к левостороннему движению! — крикнул я в окно.

— Да ладно, пижон! В гробу я тебя! — ответил черный человек с короткой стильной щетиной на длинной физиономии. — Эй, Рауль! Рауль!

— Действительно! — сказал Рауль. — Остановись. Это Прока, легок на помине. Что-то сказать хочет. Давай, давай, делай, как я сказал…