— Здравствуйте, мадам. Кто бы мог подумать, такая богомолка — и вот на тебе: пьянка с мужиками. Ай-яй-яй! Опрометчивое поведение, крайне! Я могу наябедничать кюре…

Меха аккордеона сжались, издав рев и шипение.

— Господин Шемякин? Вот нежданный гость-то… Заходите. Мы ваш коньяк испытываем. На женщине! Ха-ха! Действует!

Тощая выдернула руку из-под стола.

Я сделал указательный палец крючком и поманил котельщика.

— Поговорить нужно.

— Можно, отчего же…

Он поставил аккордеон на табуретку. «Пассионата» — значилось латиницей на перламутровом корпусе.

— Вы тоже, — сказал я женщине.

— Я вас первый раз вижу.

— В котельной, — ответил я. — А в Таллинне вы рассматривали меня часа три, последний раз в Домском соборе, не далее как вчера. Не припоминаете?

— Ерунду-то не городи! Глаза налил?

— Вставай и пошли, — сказал я ей.

Линьк разбирался с рукавами засаленной дубленки.

— Оденьтесь, — приказал я тощей. — Прогуляемся через бор.

— К брату? — спросил Линьк.

Я кивнул. Показал пальцем на свою обувку.

— Сними ботинки и отдай господину, — приказал Линьк напарнику.

Второй котельщик расшнуровал и стащил с ног армейские говнодавы. Лягнув одной, потом второй ногой, я сбросил свои опорки. Ботинки подошли.

В эту ночь сосновый бор стоял тихо.

Луна высвечивала коричневые прогалины, усыпанные прошлогодними иголками. Мукки, с которым хозяйка, наверное, не расставалась никогда, тянул поводок и норовил задрать лапку на пеньки.

Нас ждали. Огни виллы вовсю горели за соснами. Определенно, Линьк мигнул напарнику, и упреждение о моем приходе поступило.

— Господин Шемякин, здравствуйте, — сказал Гаргантюа Пантагрюэлевич, спускаясь к крыльца и протягивая руку. — Приятно иметь дело с людьми, которые блюдут финансовые обязательства. Деньги передали. Чем могу быть полезным еще?

— Многим, — сказал я, пытаясь определить, сколько человек находится у него в доме.

Мукки, натянув поводок, становился на дыбки, сучил лапками в воздухе, снова опускался на землю и внюхивался в штанины спортивного костюма с не застегнутыми молниями на икрах и белые, казавшиеся грязными даже ночью, кроссовки Ге-Пе. На плечи толстяк накинул плед, свисавший, как бабий платок.

— Смотрите-ка, — сказал Ге-Пе, — она меня так обнюхивает…

— Проверяет, не тебя ли произвела на свет божий, — сказал я.

— Вы хотите сказать, что…

— Что ты — сукин сын, ваше превосходительство.

— Смело!

— А куда деваться? Я дал тебе пять штук зелеными. Ты показал Тургенева, а когда я взял след, ты умышленно пугнул его. Сдал через нашего общего знакомого полиции и упрятал, таким образом, в изолятор, где мне его не достать. А потом побеспокоился и обо мне. Во что тебе обошелся парень с «Уивером» и роликовой доской, а? Посчитал, что он грохнет меня, а его грохнет полиция, которой ты его и меня сдал через того же нашего общего знакомого? А? Удивительно, что ты ещё разговариваешь со мной. Ведь я, по твоим расчетам, покойник. Так?

Женщина оттащила Мукки, Линьк Рэй растворился в темноте.

— Не переигрывайте, господин иностранец, — сказал тихо Ге-Пе. — Вы заплатили за показ. Вам и показали. Об остальном не договаривались.

— Не договаривались, что стукнешь на Чико Дубровину? — спросил я, доставая «ЗИГ-Зауэр» и напирая на Ге-Пе, пятившегося к черной яме пустого бассейна. — Что по заказу Дубровина ты устроишь, чтобы меня грохнули из «Уивера»?

На крыльце зажгли галогенный прожектор. Толстяк вытягивал меня на свет. Выставлял перед окном для кого-то за шторой?

— Что ж, не тогда, так теперь, — сказал он ещё тише. — Вам конец теперь и сейчас.

— Это не страшно, — сказал я. — Всего лишь перейти, поэтически говоря, на другой берег, обменявшись улыбкой со встречным. В данном случае, к несчастью, с тобой, твое превосходительство… Это стихи из букваря, по которому меня учили. «Ода к скелетообразной даме накануне покоса». Кажется, такое название… И на другой берег ты отправишься вместе со мной, падаль.

— Что вы хотите, господин Шемякин?

— Назови человека, через которого ты сдал Чико полиции.

— Так необходимо?

— Это избавит нас обоих от преждевременной кончины, — сказал я. — Твое сообщение дает шанс на существование, это — раз, возродит наши союзнические узы, два, и будет способствовать дальнейшему обогащению наших высоких предающих друг друга сторон.

— На том свете, разве что…

Он блефовал, конечно.

— Кто прикрывает Чико? Кто прикрывает Чико? — рявкнул я, схватил Ге-Пе за плед и притянул на дуло «ЗИГ-Зауэра».

Я чувствовал: если удастся остаться для всех загадкой, ликвидацию мою отложат.

Расчет Ефима Шлайна, притащившего меня в Таллинн, срабатывал. Этот толстяк, Дубровин, Чико, блондины с белесыми бакенбардами, местная полиция и все остальные, интересовавшиеся теперь мною, — представления не имели из какого резерва меня вытащили и кто я такой.

Могли изувечить, конечно. Но это — издержки ремесла. Жаловаться на такое все равно, что подавать прокурору донос на парикмахера за испорченную шевелюру.

Так и случилось. Удар я получил сзади…

Очнулся я, вероятно, в подвале, поскольку окон в помещении не обнаруживалось. Голова перестала болеть, возможно, я её просто не чувствовал. Лежал на ковре, без плаща, не связанный. Под затылком нечто похожее на толстый альбом. Ге-Пе и Линьк Рэй играли в нарды на кожаном диване. Два молодца у двери смотрели по телевизору хоккейный матч из Швеции.

Обойма из кармашка сорочки исчезла. Ствол «ЗИГ-Зауэра» торчал из кармана спортивной куртки Ге-Пе. Бумажника с французским паспортом и деньгами я, наверное, тоже не досчитаюсь.

— Выпить в этом плену дадут? — спросил я.

— Отчего же, — сказал Ге-Пе. — И неплохая компания найдется. Уж извините, грубовато получилось с приглашением… Вы сами, господин Шемякин, напросились. Язык мой — враг мой. Так, кажется, говорят в вашей стране?

— В какой именно, твое превосходительство?

— Вот именно, в какой, господин Шемякин? Скажите, и мы вернем вам все, включая оружие и документы, и отпустим на четыре стороны.

Я сел на ковре.

— Слушай, твое превосходительство, прекрати это. Предлагаю все тот же отличный и взаимовыгодный обмен: ты мне человека, которому сдал Чико, я тебе — зачем Чико мне нужен.

— Ходите первым, господин Шемякин! — сказал он. — Только не забудьте представится перед матчем, из какой вы команды.

— Чико перехватывает мою работу, — сказал я. — Я первым получил заказ. Затем вылез он. По закону и по жизни, заказ мой. И я его не отдам. Вот и все, твое превосходительство. Человек, упрятавший от меня Чико, сдав его полиции по твоей наводке, и есть заказчик Чико. Поэтому он и нужен мне. Не будет черепахи, не будет и черепашьих яиц, как говорят в очень далеких странах…

— Вы из заграничных, господин Шемякин? — сказал Ге-Пе, смахивая нарды в коробку. Линьк Рэй захлопнул её, поднялся с дивана и, раздвинув у двери молодцев, смотревших матч, вышел, шаркая квадратными ботинками. Мне показалось, что он подмигнул мне: мол, ты на верном пути, старый знакомый. За ним, действительно, не ржавело. Именно поэтому брат, наверное, и не брал его в банду.

— Все мы из заграничных теперь в Эстонии, — сказал я, вытягивая затекшие ноги.

— Сербия? Заир? Индокитай? — спросил Ге-Пе.

Врать следует дозированно. И я сказал правду:

— Последнее.

— Никогда не путешествовал. Но море люблю, — сказал он.

Тянул время, ожидая кого-то. И дождался.

Зажгли люстру, осветившую обустроенный подвал.

Человек в черном костюме знакомой походкой, единственной в своем роде, подошел ко мне.

Чико Тургенев, переступив одной ногой через меня, мягко, спружинив икрами, как бы разминая мышцы, опустился на корточки с широкой улыбкой на мертвом, лишенном выражения лице. Фарфоровая коронка выделялась белизной среди желтых зубов справа. Приблизились черные точки зрачков в коричневых немигающих глазах. Слегка раздвоенный кончик крупного мясистого носа. Усы с легкой проседью.