Один вошел в музей и вернулся с ключом. Слава богу, что я не взламывал замок, а поддевал задвижку ножом. Я быстро завернул «Галил» и треногу с «Яшихой» в меховое полупальто. Стянул сверток матерчатым чехлом от треноги.

Мурка умывалась, смешно вычесывая что-то лапкой за ушком. Я сунул вылизанный ею до блеска колпачок объектива в карман.

Еще раньше я присмотрел под боковым проломом, выходившим на задворки, подобие рельса, вмурованного в стену, — вероятно, в прошлом он служил приспособлением, которое моряки называют «выстрелом» — для подъема тяжестей в верхние этажи снаружи. Я изготовился заползти на рельс. Только бы констебли вовремя уложились с проверкой. В любом случае они должны закончить обход до появления генерала.

Констебли справились с замком и щеколдой. Дверь хлопнула.

— Слушай, — сказал один, — да тут свежим дерьмом несет!

— Спецназ, наверное, обосрался, вот и отметился, — со смехом предположил другой. — Они по крышам валяются… Наверняка и тут есть кто-нибудь.

И первый крикнул ко мне, вверх:

— Эй! Есть там кто?

Голос гулко прокатился по пустому зданию.

— Тишина, — сказал второй.

— Поднимись-ка, Калью, — приказал старший. Но неуверенно.

— Нагадить могли и просто так, — сказал первый. — Когда ремонтировали костел Олевисте, куч тоже хватало… Нас отправляли туда с фонарями, но приходилось гонять ублюдков даже днем.

Под их ногами скрежетали обломки.

— Да ладно, — сказал первый. — Пошли отсюда, что ли, старший? Еще два дома. Все дерьмо не обнюхаешь!

Они выкатились. Дверь закрыть на ключ забыли. Это мне не понравилось. Теперь любой мог прокрасться втихую.

Оставалось пять минут.

Через две винтовка на сошках и тренога с камерой стояли на местах.

Кто-то из констеблей за стеной крикнул — видимо, в портативную рацию:

— Уберите синие «Жигули»! Кто пропустил?! Улица закрыта для движения! Верните машину, я вам говорю… Что?!.. Неважно, что с пропуском мэрии! Задницу ему лень оторвать? Делайте, как приказано!

Три коротких сигнала в наушнике. Машина с генералом приближалась. Шлайн работал четко.

В оптическом прицеле серый бугорок у вытяжной трубы на крыше шестиэтажки чуть вспучился. Тоже сигнал получил? Проверив наводку, я отвел взгляд на стену, чтобы не замылить глаз. Указательный палец положил на ложбину подбородка. Он греется или отпотевает у меня там, в зависимости от обстоятельств.

Внизу нарастало урчание автомобильного мотора, резкое и грубое.

Пришлось выглянуть в пролом.

Желтый автобус с закрашенными окнами и надписью по борту «Ремонт коммуникаций» тянул на прицепе в сторону центра компрессорную установку. Лестница, прикрепленная на его крыше, высовывалась сзади метра на два — два с половиной. Красная тряпица обозначала её габариты. Фиолетовый проблесковый фонарь перед лобовым стеклом рядом с водителем исходил вспышками.

Полицейский-мотоциклист, вывернув рогатый руль и газанув, резко развернулся навстречу. Поставил мотоцикл на упор. Перекинул ногу через седло. Уселся боком и жестом предложил водителю спуститься на разборку. Всклокоченная белобрысая голова высунулась из бокового окна, рука тянула замызганную бумажку. Водитель что-то кричал.

Полицейский отклеился от седла мотоцикла и лениво пошел к автобусу.

И тут же послышался характерный шелест шин по брусчатке. Генерала везли в вишневом «Плимуте».

Два человека с двух противоположных сторон шли к пластмассовому козырьку таксофона. Один должен быть сигнальщиком Тургенева, другой, шагающий навстречу — из группы его захвата.

Актеры становились по местам.

Я занял свое. Приник к прицелу. Чико Тургенев, плющивший щеку о приклад, сегодня одел бейсбольную кепку с длинным козырьком. Он правильно рассчитал, что целиться будет против солнца. Сейчас он, как и я, готовил глаз и палец.

Я попросил у Господа прощения за грехи, включая теперь и ещё один, который совершу.

Кажется, водитель автобуса пустился в громкие пререкания с полицейским-мотоциклистом.

Я услышал, как захлопали дверцы «Плимута».

Мы не знали со Шлайном, когда человек Чико из таксофона подаст на номер музейного телефона сигнал, по которому сработает детонатор заряда в туалетной комнате — до осмотра музея или после.

Переносье Чико затенял козырек, под которым я взял в перекрестье ту точку, где полагалось быть горбинке крупного носа.

Грохнул взрыв.

Багряный цветок расцвел в окуляре прицела. Одиннадцатиграммовая пуля из «Галил» снесла Чико полчерепа.

Свой выстрел я практически не слышал. Его заглушил последовавший за ним почти без интервала стрекот штурмовых автоматов, скрежет металла и выпуклое, лопающееся, иначе не скажешь про огонь этих пушек, уханье снайперских крупнокалиберных стволов с крыш. И через пару секунд взрывы гранат — два дробно и отдельно третий.

Я не подал по рации условный сигнал Ефиму Шлайну. Я убил не Чико.

Высунувшись из пролома, я вдавливал и вдавливал кнопку затвора «Яшихи», прочесывая кадрами улицу перед музеем. Ремонтный автобус, сокрушив полицейский мотоцикл, вздыбив квадратный радиатор, продавливал капот «Плимута». Пули снайперов рвали куски металла с крыши автобуса. И рикошетили! Под жестянкой подложили броню. Констебли, разбросав ноги, лежа, прикрывали локтями головы, уткнувшись в брусчатку. Из-под задравшихся курток высовывалось голубое белье.

Гранаты были дымового действия. Серовато-голубую завесу ветер тянул вверх, и она, расплываясь, слепила и глушила снайперский огонь. Стрелять становилось в некого.

Скатившись вниз и выпрыгнув из дверей дома, я пробежал несколько шагов, споткнулся обо что-то, полетел головой вперед, прикрывшись руками, и расшиб оба колена. «Что-то» было либо переодетым полицейским, либо охранником генерала. Недвижное тело в луже крови, вытекавшей из горла. Кровь слегка пахла свинцом — артериальная…

В загустевавшей мгле дымовой завесы я некоторое время ещё видел, как люди в кремовых пальто сноровисто отцепляют от автобуса и разворачивают поперек улицы компрессорную установку. Мне показалось, что вторая группа людей в кремовых пальто запихивает длинный зеленый ящик под брезент в кузов какого-то пикапа.

Голос по-русски, без акцента, прокричал, может быть, и в рацию:

— Груз взят! Отходить всем!

Автобус теперь полыхал.

Вокруг вдруг стало безлюдно. И так тихо, что слабый треск пламени, охватившего автобус, разносило по всему переулку.

Тычась в стены домов, прикрывая рот и нос платком, я разыскал таксофон. Человек, валявшийся под его пластмассовым козырьком, сжимал трубку черными пальцами. Отсеченная ножевым ударом кисть второй его руки с торчащей розовой костью — лежала рядом. Вероятно, это был тот, кому поручалось захватить сигнальщика. Или сам сигнальщик.

Я вытянул липкую от крови трубку, вдавил рычаг, бросил монету, набрал номер представительства «Балтпродинвеста». Сигнал отозвался сразу. Занято. О господи!

Я вдавил в рации кнопку вызова Шлайна. Молчание.

Может, труп Ефима валяется поблизости? Шлайн мог находиться в машине генерала…

Представительство ответило на второй раз. Дежурный обстоятельно объяснил, что ни господина Дубровина, ни госпожи Воиновой «пригласить к аппарату» невозможно, оба отсутствуют. Голос показался знакомым.

— Это, случайно, не Андрей? — спросил я.

— Андрей…

— Андрей, я приходил в ваше дежурство несколько дней назад вечером и спрашивал эксперта по связям с общественностью господина Шлайна. Вы пропустили меня по указанию Дубровина. И я имел с ним беседу. Вспомнили?

— Вспомнил, — помедлив, ответил он. Наверное, включал записывающее устройство и регистрировал показание определителя номера.

— Срочно попросите к телефону любого сотрудника из отдела общественных связей, который будет в состоянии передать мои слова Дубровину или Шлайну так быстро, как только можно. Вы поняли меня?

— Понял. Минуту.

Андрей вовремя включил на другом конце провода музыкальную паузу. Возникший из дымовой завесы констебль схватил меня за шиворот и отшвырнул от телефона.