Догадок высказывалось много.
Во всяком случае, использовать этот эпизод для срыва переговоров руководителям КНР не удалось. Министерство иностранных дел СРВ проявило должную выдержку.
Вьетнамо-китайские переговоры открылись 18 апреля 1979 года в главном зале ханойского международного клуба. Минут пятнадцать стрекотали кино- и телекамеры, сверкали вспышки фотоаппаратов, в помещении становилось жарко от мощных осветителей, метались корреспонденты, уточняя имена, должности участников переговоров, примерный порядок встреч представителей обеих сторон. Столы делегаций расставили параллельно. Странно было видеть в свите Хань Няньлуна людей, совсем недавно считавшихся вьетнамцами, членами КПВ и уроженцами Хайфона. Невольно подумалось: опять начнется разыгрывание сцен на тему «преследований во Вьетнаме лиц китайского происхождения»…
Так в общем-то и случилось.
Пекинская делегация, едва ознакомившись с вьетнамскими предложениями, заявила, что их следует рассматривать как «непринципиальные» и «несущественные», а потому и не надо тратить время на их обсуждение. Только китайские предложения, подчеркнул Хань Няньлун, могут составить повестку дня.
Предложения эти включали восемь пунктов. Китайцы требовали: Вьетнам отказывается от проведения независимого внешнеполитического курса и всецело присоединяется к так называемой пекинской «борьбе против гегемонизма»; вьетнамские войска, находящиеся, в соответствии с договором, заключенным между СРВ и HPK, на территории Кампучии, оттуда выводятся; Вьетнам признает китайский суверенитет над Парасельскими островами и архипелагом Спратли; хуацяо, которых пекинская агентура спровоцировала на массовый исход из Вьетнама с целью вызвать в стране политические, социальные и экономические осложнения, возвращаются туда, и правительство СРВ берет на себя заботу о них. В предложениях содержался также пункт о восстановлении железнодорожного, автомобильного и морского сообщения между двумя странами.
При условии согласия Вьетнама принять эти предложения КНР готова была признать статус-кво (десять населенных пунктов по-прежнему оставались оккупированными китайскими войсками) на границе, проходящей по суше.
Газета «Нян зан» в своем комментарии справедливо расценила предложения КНР как «восемь пунктов экспансионизма».
На пресс-конференции в Ханое глава делегации КНР, искусно разыграв, как говорит китайская поговорка, «раздражение, идущее из глубины души», не скрывал, что требования относительно вывода вьетнамского контингента из Кампучии и признание суверенитета КНР над двумя группами островов можно рассматривать в качестве ультиматума. Без его безоговорочного принятия ни о какой ликвидации военной конфронтации и напряженности на границе между КНР и СРВ не может быть и речи.
С 18 апреля по 18 мая прошло пять встреч первого раунда вьетнамо-китайских переговоров. В разгар их, вечером 26 апреля, глава делегации СРВ Фан Хиен уделил мне несколько минут.
— Последняя встреча делегаций, — рассказывал он, — длилась особенно долго. Китайский представитель без перерыва говорил 2 часа 45 минут. Мое выступление заняло около часа. Затем в течение 30 минут мы обменивались репликами… Китайская позиция остается жесткой. Они явно пытаются уйти от конструктивного обсуждения мер обеспечения подлинной безопасности на нашей границе с КНР. Они избегают решения такого, по их мнению, «несущественного» вопроса, как разъединение войск и создание демилитаризованной зоны, исключающей любые вооруженные столкновения…
В полдень 18 мая Хань Няньлун, все члены китайской делегации в последний раз вышли из международного клуба на залитую солнцем улицу, смыкающуюся с площадью Бадинь, и разместились в накалившихся на жаре черных «мерседесах». Часом раньше, еще в ходе встречи, представитель китайского посольства в Ханое запросил у вьетнамской администрации разрешение на посадку в Зиаламе специального самолета, летевшего из Пекина за делегацией КНР. Китайская сторона в одностороннем порядке прервала переговоры. Единственным результатом встреч была договоренность по вопросу об обмене пленными.
Обмен начался 21 мая в местечке Хыунги у города Донгданга на самой границе, закончился 22 июня.
В Донгданг мы выехали ночью.
Наступал рассвет, когда мы вброд, ниже Лангшона, с трудом переправились через реку Кикунг. Проехали знаменитые арсеналы, спрятанные в пещерах, до которых китайцы так и не дошли. Уцелевшие будки обходчиков у железнодорожного полотна сплошь покрывали угрозы и ругань, намалеванные «группами пропаганды» китайской армии. Вздыбливались развороченные рельсы.
Донгданг был разрушен и на окраинах, и в центре. Редкие уцелевшие дома — ограблены и загажены. Разгребаем обломки мебели, посудные черепки, тряпье, какие-то полусопревшие, пахнущие гнилью плетенки и устраиваемся в ожидании прямо на земле, подстелив куртки, возле пустующего домика. Вереница людей, одетых в зеленые пластиковые шлемы, серые рубахи и голубые брюки, плетется в сторону границы. Лишь увидев конвойных, догадываемся, что это и есть пленные.
До пункта обмена идем пешком около 5 километров. Машины на эту дорогу не пускают. Огромная надпись на фанерном щите предупреждает: «Дальше — мины. Следовать только по обозначенной линии». Две неровные полосы, вдоль которых по земле расставлены красноречивые изображения черепа и костей, тянутся вверх по косогору, потом вниз в распадок, снова вверх. Солнце печет немилосердно. По гимнастеркам конвойных расплываются темные пятна между лопаток, под ремнями автоматов и амуниции. Близ каких-то кустов кричат команду по-китайски, колонна останавливается. Пленные садятся каждый на свой шлем, брошенный на дорогу.
У командира конвоя капитана Нгуен Ха измученное лицо.
— Много сегодня? — спрашиваю его.
— Пятьдесят шесть человек. Из них пять членов партии и 31 член маоистской молодежной организации. За три месяца плена, как говорят медики, поправились в среднем на килограмм.
— Как у них настроение?
— Спросите у них, это — можно…
Узнаю в колонне многих «старых знакомых» по лагерю в Тхайнгуене. Ли Хэпин держится обособленно, мрачен, отводит глаза. Лю Фэй, отпустивший в плену бородку, спокоен и равнодушен. Ли Тунсин — он намного моложе их — стреляет глазами, над верхней губой густым мелким бисером блестит пот. Радостных лиц что-то вообще не было видно, хотя и возвращались домой.
— Ну, что же, прощайте, Ли Хэпин, — говорю китайскому комроты.
— Идите вы… — шипит он. В глазах злость.
И колонна снова трогается в путь, подчиняясь команде капитана Нгуен Ха.
Справа и слева — поваленные бетонные столбы, мотки проводов, завалы из бревен. Впереди над ущельем поднималась лесистая сопка, на ее лысой вершине резко выделялся китайский локатор.
До настоящей границы мы не доходим. Выбитая на шоссе канавка, закрашенная белой краской, режет асфальт в 300 метрах от действительной нулевой отметки. Китайцы считают, что их территория кончается именно здесь. Со склонов, из бойниц укреплений, брошенных тридцать лет назад французскими легионерами, смотрят китайские пулеметы. Перед линией — автоматчики. Рослые, сытые, в форме, намного лучшей, чем мешковатые френчи из второсортной хлопчатки, которые носили те, кто вторгся во Вьетнам. За ними — человек триста в белых халатах, стиснувшиеся в плотный строй. Еще дальше — взвод автоматчиков. Ощущение такое, будто готовятся к драке.
Китайский командир-пограничник подходит к белой черте. За ним десяток фотографов снимают всех, кто появляется на вьетнамской стороне. Среди них видим европейцев; как выясняется позже, это корреспонденты британского и швейцарского телевидения.
По обе стороны от черты — столы, покрытые белыми скатертями, с оранжадом, лимонадом, сигаретами. За ними представители Международного Красного Креста, к выдержке и терпению которых в последующие часы я проникся уважением.
Представители вьетнамского Красного Креста Фын Ван Тхюи и китайского — Ли Цзян сходятся у пограничной черты, чтобы обменяться списками подлежавших обмену. В 8.30 ровно должна начаться процедура…