И это при том, что наши больные до изумления неприхотливы. Это ложь, что они стали капризными, потому что читают журнал «Здоровье» и шибко грамотные. Только выслушай его и будь доброжелательным, и если еще и профессиональная подготовка у тебя сносная, так ведь цены тебе не будет, особенно в провинции. Пройдет много лет, а больной вздохнет, мол, когда у нас на участке была Валентина Владимировна — вот это было да! Или ты приезжаешь на вызов, больной покажет тебе лекарства, которые принимает, и скажет гордо — мне их выписал Владимир Иванович, и скажет в том смысле, что вот он такой человек, что лекарства ему выписал сам Владимир Иванович, участковый терапевт.

Все-таки нужно быть большим художником, чтобы описать наши больницы. Нет, не ведомственные, не закрытые (в них никогда не был и описывать не берусь), не только что построенные большие клиники, а привычные любому человеку больницы. Что называется, общедоступные и широко распахнутые.

Первое: всегда забиты коридоры. Это обязательно. Особенно хирургия и травма, особенно после праздников. Так что нужна сноровка, чтоб протиснуться к нужному больному.

Коек не хватает всегда. Понятно, в случае необходимости в коридор вгоняют и койку, и топчан, и раскладушку.

Так что человек, который лежит в восьмиместной палате, считает себя существом рангом выше человека коридорного. А человек в четырехместке понимает себя прямо-таки аристократом.

Как-то в ординаторской мы затеяли что-то вроде игры — кто работал в самой населенной палате. Восьми- и двенадцатиместки в счет не шли — кого этим удивишь. Я, к примеру, работал в палате, в которой лечилось семнадцать человек. Победила женщина, которая работала в палате на тридцать два человека. Возможно, это не предел.

Я обещал писать лишь то, что знаю, но, видно, без цифр, которые стали появляться в печати в последнее время, никак не обойтись. Правда, нужно оговориться, что цифры эти очень и очень условны. Как любила говорить одна начальница: «С цифрами надо уметь работать».

Несколько лет назад я записал монолог опытного заведующего отделением (мы вместе учились). Вот этот монолог.

Недели за две до нового года заведующий перестает смотреть больных — началась пора отчетов. Вот это и есть самое трудное в моей работе. Казалось бы, чего проще — усади старшую сестру, прихвати еще кого-нибудь из сестер, они сядут и все посчитают.

Но тут главная сложность — врать надо толково.

Ведь от чего все зависит? От цели, которую перед собой ставит человек, составляющий отчет. К примеру, начмеду до пенсии два года, он человек опытный и не собирается лезть в передовики, ему желательно так прокатить дело, чтоб быть в середочке.

Другое дело, когда молоденький главврач рвется в небеса, — ему выдвигай передовые показатели, чтоб он попал в первые ряды.

Но и тут свои сложности: сегодня ты в числе первых и выскочил в намеченную точку, а что ж на следующий год? Цифры, как ни крути, а все ж по кругу должны совпадать.

У нас как раз проще: больничное начальство вышло на предпенсионную прямую, и ему желательна именно гладенькая середочка.

Главное: иметь не так даже сноровку, как нюх. Ты должен угадать среднеобластные показатели, чтоб их и держаться в своем отчете. Разумеется, есть данные прошлых лет, но ты, поди, угадай койко-день и средний оборот койки по области. Конечно, тебе поможет всеобщая установка на уменьшение койко-дня и, следовательно, увеличение оборота койки. Это все серьезно: если у тебя большой койко-день — миндальничаешь (нет, конечно, скажут, что не внедряешь новые средства лечения), а малый койко-день — выписываешь недолечившихся (липу гонишь, голубчик). А сроки лечения год от года срезаются.

При этом держи в голове коэффициент поправки, то есть помни, под каким углом ты гнал прошлогодний и позапрошлогодний отчет. И тут опасно промахнуться: если попадешь в хорошие — нагрянут комиссии, а в плохие — станут ругать.

Что утешает: скоро кончится эта фигня, на год отбой, и снова можно будет заняться делом.

И еще: примерно в эти дни все заведующие и все главврачи по всей стране трепещут: как на этот раз пройдет отчет. Из этих отчетов и будет составлен отчет облздрава. Ну, там, понятно, масштабы повыше, в облздраве будут прикидывать заболеваемость, да койко-день, да смертность по всей стране, чтоб тоже не промахнуться, но их заботы очень высоки и недоступны для районного человека.

Так вот о цифрах. Они стали просачиваться лишь в последнее время. А то все таинственность, секретность, специальные коды. Сколько вензаболеваний — тайна, сколько опасных инфекций — просто немыслимая тайна (эти тайны, впрочем, продолжают оставаться тайнами).

Значит, если человек вдруг спросит, а чего это у нас больницы такие обшарпанные, прямо скажем, занюханные больницы, отчего в районе как самое неухоженное здание, так это непременно больница, и штукатурка обвалилась, и стены закопченные, и сырость на стенах проступила, ответ будет прост: на ремонт одного квадратного метра любой поверхности больницы полагается 6 (шесть) копеек. Хоть ты кафель в операционной меняешь, хоть напрочь прогнивший пол — все одно, шесть копеек.

И не нужно удивляться, что палаты у нас большие, и в них коек напихано сверх всякой меры. Оно и понятно: если по норме на одну койку полагается семь квадратных метров, то у нас приходится лишь четыре (это при том условии, что об относительности цифр мы уже договорились)

Однажды увидел картинку, которую запомнил, конечно же, навсегда. Пришли в отделение после Нового года (там вышло два дня праздников). Вижу: коридоры забиты до невозможности, все пущено в ход: раскладушки, топчаны, даже кушетку из физиокабинета вынесли. И больные лежат на голых матрасах (о них лучше помолчать, они старые и в таких разводах, что описать это невозможно, это уж, как говорится, пускай Художник, паразит, другой портрет изобразит), — нет белья, так как запила сестра-хозяйка. Но главное, лопнули трубы, так как дежурный кочегар решил в новогоднюю ночь не отставать от сестры-хозяйки. И мои парализованные старушки мерзнут под легкими казенными одеялами. А на окнах толстая наледь, никак не желающая пропускать свет. Нет, правда, запоминающаяся картинка. И поэтому, думая о разных календарях, иной раз вспомнишь и век пещерный.

Нет белья. С ним повсеместно большие трудности. Прачечные его рвут, а нормативы существуют еще с тех пор, когда и прачечных-то не было, да белье и подорожало за последние десятилетия.

И вот время от времени «Скорой помощи» дается указание везти рожениц в роддом только со своим бельем, если, разумеется, она не желает после родов лежать на несвежем, в желтых разводах матраце.

Этой зимой я привез роженицу в наше родильное отделение. В медицине, как нигде, важны подробности. И они в данном случае таковы, что родильное отделение берет только сельских жительниц, а городских мы должны везти в тот роддом, что укажет бюро госпитализации.

Да, но тут, к сожалению, еще одна подробность. Роды повторные, схватки через три минуты, а мороз двадцать восемь градусов. Не то беда, что не довезу и роды придется принимать в машине, а то беда, что младенца поморожу.

Привез роженицу в наше родильное отделение. А доктор дежурит строгая и принципиальная. Не возьму, и все. Вы городские, а у меня нет белья. Я, чтоб припугнуть, говорю, а вы напишите отказ в карту. И ведь смелая женщина, так и написала: в госпитализации отказано из-за отсутствия белья.

И что удивительно: смелость победила — довез я-таки женщину.

А то дали указание везти роженицу в Пушкин, а там не берут — что-то наш диспетчер напутала с резус-фактором, и в Пушкине сказали, чтоб я ехал в роддом на Петра Лаврова. Роженица, понятно, недовольна, как ни крути, хоть у нее и первые роды, хоть и довезу я ее нормально, но ведь она же не колабашка, чтоб с трех часов ночи возить ее из одного города в другой, а из другого в третий. Было время белых ночей, и виден был уже собор Растрелли, и когда мы проезжали мимо Смольного, женщина зло сказала: вы остановите машину, я прямо на этой площади и рожу. Я отговорил ее простым соображением: во-первых, роддом рядом, а во-вторых, и это главное, на площади непременно стоит милиционер, и он не позволит хулиганить.