Выход из этого места был более легок, чем вход. Выходящий, обязательно снабженный пропуском на выход, единственное, что терпел, — это задержку перед каждой дверью; задержка эта происходила из-за того, что, пока одна дверь не закроется, другая не откроется.

Движение в обратном направлении, то есть внутрь, было просто безумием. Если служащий был хорошо известен охранникам, то его при входе ожидала только задержка на открытие дверей и довольно быстрые проверки пропуска, который периодически менялся. Это было обычной процедурой.

Но для незнакомца проверка была серьезной, невзирая на то, какой бы важный пост ни занимал незнакомец или какие бы авторитетные документы он ни предъявлял. Ему приходилось выдерживать долгое и подробнейшее собеседование с первой группой охранников. Если что-либо в его ответах не нравилось охранникам или они были просто не в том настроении, чтобы поверить, посетитель подвергался доскональному обыску, который включал в себя изучение даже естественных отверстий входящего. Любой найденный предмет, который охрана рассматривала как подозрительно излишний, неразумный, необъяснимый или просто не относящийся к визиту, конфисковывался, несмотря на протесты, и возвращался владельцу только при выходе.

Но это был только первый этап. Второй эшелон охраны специализировался на том, чтобы обнаружить то, что не сумел обнаружить первый. Они не преуменьшали значения обыска, произведенного первым эшелоном, но настаивали на втором, собственном обыске. Этот обыск мог включать в себя снятие зубопротезных мостов и изучение полости рта; эта тактика была введена после изобретения передающих телекамер величиной в полсигареты.

Третий эшелон охраны состоял из хронических скептиков. Эти охранники имели привычку задерживать любого незнакомца и проверять с первым и вторым эшелонами, был ли ему задан тот или иной вопрос, и если был, то какой ответ получен. Они также ставили под сомнение каждый ответ, бросая тем самым тень на добросовестность своих коллег. Полный отчет о первых двух произведенных обысках поступал также сюда, и любой промах в технике обыска здесь исправлялся. Даже если этого человека приходилась снова полностью раздеть. Охранники третьего эшелона имели в своем распоряжении — правда, редко использовали, — такие серьезные приборы, как рентгеновские установки, детектор лжи, ультразвуковые камеры, устройство для проверки отпечатков пальцев и так далее.

Огромная защитная стена, окружавшая центр, надежно хранила все, что находилось за ней. Отделы, цеха, лаборатории были строго отделены друг от друга стальными дверями и упрямыми охранниками, которые не допускали прохода из одной части центра в другую. Каждый такой отсек был обозначен своим цветом, в который в нем были выкрашены все стены и двери; чем выше в спектре располагался цвет, тем выше секретность данного подразделения и тем выше приоритет этого отдела.

Работники желтого отсека не могли пройти в голубой. Работники голубого отсека могли пойти «полировать пол», как они это называли, в желтый отсек или другой, имеющий более низкий приоритет, но им было строжайше запрещено совать нос за красные двери.

Но даже охранники не могли пройти за черные двери без формального приглашения с той стороны. Только люди черного сектора, президент да сам Бог Всемогущий могли свободно ходить по всей территории центра.

По всему этому лабиринту была разбросана сеть проводов, спрятанных в стенах, дверях, а в некоторых местах и в потолках. Провода были соединены с сигнальными огнями и сиренами, с устройствами блокировки дверей, с микрофонами и телекамерами. Всякое подглядывание и подслушивание велось специалистами черной секции. Вновь прибывшие люди привыкали к тому, что даже в туалете их постоянно видели и подслушивали, потому что где найти лучшее место, чем эта маленькая кабинка, чтобы скопировать, сфотографировать или заучить секретные данные.

Все эти труды, изобретательность и расходы были бесполезны с точки зрения внешнего и враждебного взгляда. На самом деле все это было настоящим Сингапуром, открытым для атаки с невидимой и неожиданной стороны, если, конечно, во всех этих тщательно продуманных предосторожностях не проглядели очевидного.

И несмотря на хитрости и предосторожности, очевидное было упущено. Люди, стоящие высоко на лестнице научного центра, были блестящими специалистами, но каждый в своей области, и полные невежды в других областях. Главный бактериолог мог часами рассказывать о новом вирусе, но понятия не имел, сколько спутников у Сатурна. Главный баллистик мог быстро нарисовать сложнейшую траекторию движения тела, но не мог сказать, к какому классу относится опоссум — к лошадям, оленям или жирафам. Все предприятие было напичкано высококвалифицированными специалистами, но там не было лишь одного, такого, который мог бы понять намеки, которые становились уже очевидны.

Например, никто не придавал значения тому факту, что, если служащие смирились с постоянным подслушиванием, подсматриванием и периодическими обысками, большинство из них ненавидели эту цветную систему. Цвет стал символом престижа. Служащие желтого отдела считали себя обделенными по сравнению со служащими голубого отдела, хотя и те и другие получали одинаковое жалованье. Человек, работающий за красными дверями, считал себя на голову выше, чем человек, работающий за белыми. И так далее.

Женщины, которые всегда были наиболее чувствительным элементом общества в социологическом плане, раздули это еще сильнее. Женщины-служащие и жены работников в своих связях твердо придерживались цветового принципа. Жены работников черного отдела считали себя выше остальных и гордились этим, а жены работников белого отдела считали себя ниже и негодовали. Сладкая улыбка, воркующий голос и в то же время по-кошачьи выпущенные коготки были у них нормальной формой приветствия.

Такое положение дел было принято всеми и рассматривалось просто как заведенный порядок. Но порядок этот был далеко не прост и являлся прямым доказательством, что в центре работают обычные люди, а не стальные роботы. Отсутствующий специалист — грамотный психолог — увидел бы это с первого взгляда, даже если бы и не мог отличить систему навигации ракеты от системы наведения той же ракеты.

Вот здесь-то и лежала главная слабость. Не в бетоне, граните или стали, не в механизмах или электронных устройствах, не в порядке, не в предосторожностях, не в бумажных делах, а просто в плоти и крови.

Отставка Хаперни принесла больше раздражения, чем тревоги. Сорока двух лет, темноволосый, склонный к полноте, он был специалистом по глубокому вакууму. Все, кто его знал, считали его умным, работящим и спокойным, как гипсовая статуя. Насколько было известно, его ничто не интересовало, кроме его работы, ничто не беспокоило, кроме его работы. То, что он был холостяк, рассматривалось как доказательство, что его ничто не отвлекает от его основной работы.

Байтс, начальник отдела, и Лейдлер, начальник охраны, вызвали его для собеседования. Они сидели рядом за большим письменным столом, когда Хаперни, шаркая ногами, вошел в кабинет и мигая уставился на них сквозь толстые стекла очков. Байтс взял из стопки лист бумаги и положил его перед собой.

— Мистер Хаперни, я только что получил вот это. Ваше прошение об отставке. В чем дело?

— Я хочу уйти, — ответил Хаперни.

— Почему? Вы нашли себе лучшее место где-нибудь еще? Мы должны это знать.

Хаперни начал переминаться с ноги на ногу. Вид у него был довольно несчастный.

— Нет, я не нашел еще другой работы. Да я и не искал. Пока что нет. Может быть, потом.

— Тогда почему вы решили уйти? — спросил Байтс.

— С меня довольно, — сказал Хаперни смущенно и взволнованно.

— Довольно? — скептически переспросил Байтс. — Довольно чего?

— Работать здесь.

— Давайте говорить прямо, — настаивал Байтс, — мы вас ценим. Вы работаете здесь уже четырнадцать лет. До сих пор вы, казалось, были довольны. Ваша работа считалась первоклассной, и никто никогда не критиковал ее или вас. Если вы будете продолжать в том же духе, то обеспечите себя до конца своих дней. Вы действительно хотите отказаться от выгодной и интересной работы?