Брансон начал чувствовать полную уверенность в том, что эта злосчастная Элайн Лафарж была просто иллюзией. Это было трудно, очень трудно, так как его память настаивала на обратном. А спорить со своей памятью все равно что отказываться от собственного отражения в зеркале.

Несмотря на новые факты, несмотря на отсутствие старых фактов, его память цепко держалась за самый страшный момент в его жизни. И хотя видение прошлого может быть просто дурным сном, построенным вокруг призрачной женщины, он очень хорошо мог представить искаженные черты Элайн, когда она умирала, ее темные волосы, перевязанные голубой лентой, ее черные глаза, наполненные болью, ее тонкие губы, кривящиеся от боли, ее тонкие ноздри, струйку крови, стекающую по лбу. На ней было ожерелье из жемчуга, черные туфли, золотой браслет на руке. Это была картина со всеми, даже мельчайшими, подробностями, со всеми оттенками. Это была такая полная картина какая может быть только в жизни.

Но была ли она реальной?

Или это был тот кусок информации, который представлял критическую массу?

Другие должны знать о ней или о ее фантоме так же много. Но получить от них информацию без помощи Рирдона будет очень трудно. Однако Брансону не хотелось обращаться за помощью к властям, особенно после последних событий. Кроме того, это может полностью связать его как раз в тот момент, когда он уже превратился из дичи в охотника. Он обратится к Рирдону и силам, стоящим за его спиной, как к последней инстанции, только в крайнем случае.

Хотя его коллеги-беглецы могут оказаться еще менее разговорчивыми, чем даже Хендерсон. Но на данный момент ему надо самому попробовать во всем разобраться. И Брансон решил, что есть источники, которые он в состоянии выследить.

Пять человек могут разрешить загадку Элайн Лафарж.

Пять человек знают многое о ней, и их можно заставить говорить

Пять человек: те двое, которые поймали его тогда на лестниц, двое разговорчивых шоферов и его преследователь, здоровенный иностранец, который и заставил его пуститься в бега. Если он прав в своих догадках, то должен быть еще и шестой, невидимый руководитель, которого он не включил в список, потому что не мог идентифицировать.

Любой из этих пяти мог дать ниточку, которая приведет к другим четырем, а то и ко всем остальным, которые прячутся за ними.

Продолжая думать в том же роде, Брансон забавлялся тем, что более или менее беспристрастно изучал свою жажду мести. Будучи тем, кем он был раньше, аналитическим мыслителем, он всегда рассматривал желание заехать кому-нибудь по зубам как примитивное чувство. Теперь такое желание совсем не казалось ему таким уж первобытным. И в самом деле, он бы начал презирать себя, если бы у него не было такого желания. Никто не может лишить себя простых человеческих чувств.

Да, пусть только выпадет возможность или подвернется шанс! Он соберет всю свою силу и злость в кулак и этим кулаком вышибет напрочь чьи-нибудь зубы.

Другими словами, он был в ярости и наслаждался этим.

Ночная темнота опустилась на город, уличные фонари замерцали теплым светом, витрины магазинов ярко осветились. Это был его город, но Брансон не шел домой: если кто-нибудь хочет встретить его, то там-то его и ждет, он сидит и подстерегает, когда заблудшая овца вернется в стадо. На здоровье, они могут сидеть там, пока не пустят корни. У него нет никакого желания, чтобы его подобрали. Что ему больше всего надо — так это время, достаточно времени, чтобы побродить вокруг, выбрать себе цель и нанести по ней сокрушительный удар.

Он продвигался по городу быстро, но осторожно. Сотни людей, среди них и служащие института, жили в этом городе и хорошо знали его в лицо. Ему совершенно не хотелось, чтобы его кто-нибудь увидел, еще меньше ему хотелось, чтобы кто-нибудь с ним заговорил. Чем меньше людей будет знать о его возвращении, тем лучше. Избегая хорошо освещенных улиц с крупными магазинами, он зашел только в маленький магазинчик, чтобы купить себе расческу, зубную пасту и бритву. Его путешествие закончилось в мотеле на окраине города, подальше от его дома.

Там Брансон привел себя в порядок и поел. Какое-то время его съедал соблазн позвонить Дороти и договориться с ней о встрече где-нибудь в кафе на краю города или в каком-нибудь подобном месте. Но детям скоро надо будет ложиться спать, и ей тогда придется просить кого-нибудь из соседей посидеть с ними. Утром, когда дети уйдут в школу, будет удобнее. А пока лучше позвонить Хендерсону, если тот, конечно, еще в Лейксайде. Он набрал номер, и Хендерсон ответил.

— Ты все еще там? — спросил Брансон. — Я думал, ты уже уехал.

— Поеду завтра, — сообщил Хендерсон. — Старик Элди приглядит пока за магазином, и он в восторге от этого. Ну а ты, связался сам знаешь с кем?

— Да. Они ничего не делают.

— Что ты имеешь в виду?

— Они ничего об этом не знают, и это совершенно точно.

Но Хендерсон был скептиком:

— Если они и знают что-нибудь, то совсем не обязательно признались бы в этом первому встречному, который позвонит по телефону. Более вероятно, что они постарались бы тебя прихватить. Ты дал им достаточно времени на это?

— Нет.

— Тогда ничего нельзя гарантировать.

— Мне совершенно не надо было давать им время. Они и не собирались меня прихватывать.

— Почему ты в этом так уверен?

— Потому что они даже не сделали попытки затянуть разговор, — объяснил Брансон. — Более того, я предложил им, что могу приехать, а они стали меня от этого отговаривать. Сказали, что это будет пустой тратой времени. Они не горели желанием даже увидеть меня, не то что схватить. Говорю тебе, Хени, все это дело — чистая иллюзия, и я собираюсь действовать исходя из этого предположения.

— Действовать согласно этому предположению? Что ты имеешь в виду? Ты собираешься вернуться в институт?

— Нет. Пока нет.

— Тогда как?

— Поболтаться вокруг и посовать нос в разные дыры. Так я могу найти что-нибудь стоящее. По крайней мере попробую. Без труда не вытащишь и рыбку из пруда.

— У тебя есть ниточка, за которую стоит потянуть?

— Может быть, я еще в этом не уверен. — Брансон нахмурился и продолжал: — Если твоя проверка покажет, как я и ожидал, что твои опасения беспочвенны, советую тебе подумать об обстоятельствах, при которых все это начиналось. Ты должен вспомнить людей, которые были рядом. Ты должен вспомнить людей, которые дали толчок. Их-то ты и должен подозревать. Понял, что я хочу сказать?

— Брансон, — сказал Хендерсон, ничуть не зажигаясь полученными советами. — Ты можешь попытать свои силы как частный детектив, но я свои испытывать в этой области не собираюсь. Я не подхожу для такой работы ни по образованию, ни по наклонностям.

— Равно как и я, но это меня не останавливает. Никогда не узнаешь, что ты можешь сделать, пока не попробуешь.

— Ну, делай по-своему.

— Так и поступлю. Я уже устал делать что-то по чужому желанию. — Он сжал кулак и уставился на него, как будто это был какой-то символ. — Хени, если ты выяснишь, что чист, ради всего святого, не успокаивайся на этом. Не впадай в спячку ленивой счастливой собаки. Возвращайся и присоединяйся ко мне. Возможно, что нас приговорили к этому одни и те же люди. Ты можешь узнать одних, я — других. Мы можем помочь друг другу прихватить их.

— Я еще ни в чем не убедил себя, — возразил Хендерсон, инстинктивно продолжая сопротивляться песне «вернись, я все прощу». — Ты все проверил и жаждешь крови. Я еще только собираюсь проверить и надеюсь на избавление. В данный момент у нас разные позиции. Возможно, что через несколько дней я тоже встану на твою позицию и тогда для чего-нибудь созрею и решу, что мне делать.

— Тебя нельзя будет назвать человеком, если ты после всего этого не захочешь посадить этих типов на электрический стул! — взорвался Брансон. — И тебе не придется искать помощника, на это дело я согласен. И ты для меня должен быть согласен на то же самое.