Меня влек не только блеск сцены. Я был согласен с мыслью Чехова, что театр выше университетов, книг и любых других видов искусства. Я верил, что ничто не может заменить сцену во влиянии на душу человека. Когда я хотел поступить в театр, я думал не о провинциальной мелодраме типа “Отпусти меня, злодей”, но о настоящем действии. Я был молод и мечтал стать мастером характерных ролей — хотя даже в те предвоенные дни уже была тенденция забывать о том, что половина актерского искусства состоит в разнообразии, и классифицировать актеров и актрис по “типажам”, из которых им было не выбраться.

Мое актерское обучение было очень глубоким. Я не помню, существовали ли уже в то время театральные академии, но даже если они и были, я никогда о них не слышал. Мне удалось быть представленным великому мастеру сцены тех лет сэру Фрэнку Бенсону. Я присоединился к его знаменитой труппе на условиях чисто номинальной зарплаты, стремясь овладеть актерским ремеслом. Вначале ученичество показалось мне ужасно долгим. Месяцами я играл практически все роли широкого репертуара господина Бенсона. Часто я играл несколько ролей в один вечер — обычно, могильщика и двух разных солдат — но так как мой текст не превышал двух строчек (а бывало, что текста не было вовсе), мой выход на сцену не вызывал у зрителей фурора. Тем не менее, все это время я учился и научился многому. Я смотрел на старых актеров — как они добивались нужного эффекта, запоминал их трюки с речью, некоторыми из которых я восхищался, а некоторые — презирал. Я тщательно изучал их грим, в чем многие из них были настоящими художниками. Потому, когда пришел мой черед играть небольшие роли, я не думаю, что подвел труппу, а со временем можно было бы приступить и к главным ролям. Честно говоря, только несколько раз, когда исполнитель главной роли болел, мне выпадала удача сыграть главную роль. Но я именно этого и хотел — не только получить шанс показать миру, что я могу делать, но и показать самого себя. Спустя два года я был убежден, что стал актером. Я с сожалением оставил труппу, потому что время, проведенное с нею, было для меня очень счастливым, и приехал в Лондон, чтобы с головой броситься в театральную стихию Вест-Энда.

Все это время и еще несколько месяцев потом я практически жил за счет денег, присылаемых мне из дома. Даже после моего первого ангажемента в Вест-Энде я не мог написать отцу, что я уже прочно стою на своих ногах. Моя первая пьеса шла всего две недели! Вторая была намного лучше. Она шла целых пять недель, но, к сожалению, я попал в руки менеджера-мошенника и получил гонорар только за две недели. Зато третья попытка была значительно успешней. У меня была хорошая роль, неплохая зарплата, и пьеса шла довольно долго. Чего еще мог пожелать себе начинающий актер? Пресса писала обо мне хорошо, меня часто упоминали как “этого начинающего молодого актера Бернарда Ньюмена”. Когда я впервые прочел эту фразу, я тут же выбежал на улицу и купил себе новую шляпу!

Успешный показ пьесы завершился в конце июня 1914 года. Я решил, что заслужил себе отпуск. Мой менеджер пообещал мне хорошую роль в новой пьесе, которую собирались ставить в сентябре. В перерыве я решил с братом отправиться к нашим родственникам в Эльзас. Оттуда мы поехали в Шварцвальд, чтобы снова встретиться с нашими кузенами (которые уже не раз переезжали) из Бадена. Это было чудесное время, как мы и ожидали. Мы почти потеряли связь с Англией, путешествуя пешком по долинам Шварцвальда, затем возвращаясь в сосновые леса Вогез. Так длилось, кажется, до 29 июля, когда один из моих дядьев упомянул в разговоре о серьезном обострении обстановки в Европе, грозящем скорой войной. Удивленные, мы схватили газеты и узнали об австрийском ультиматуме Сербии. Нас это удивило, потому что последние статьи, которые нам довелось читать, вовсе не предвещали ничего опасного — на самом деле, сообщения об убийстве эрцгерцога Фердинанда сопровождались на удивление короткими комментариями. Два или три дня спустя мы почувствовали накопившуюся в атмосфере тревогу, и когда 1 августа один из моих кузенов получил мобилизационную повестку, мы пожали ему руку, пожелали удачи и направились по кратчайшей дороге во Францию, на ближайшую дружественную территорию. Ведь мы хорошо знали — как знал и любой разумный человек — что если Германия и Франция будут воевать друг с другом, Англия выступит на стороне французов.

Возвращение в Лондон заняло два дня, потому что мобилизация уже начала воздействовать на работу французских железных дорог. Через день после нашего прибытия в Лондон, Англия объявила Германии войну.

Я очень хорошо запомнил следующий день. Я был молод, активен и здоров и, как сотни тысяч таких же людей, страстно желал оказаться в гуще боя. Боялся я только одного — как и тысячи других — что война закончится до того, как я попаду на фронт. Следует вспомнить, что в те дни лорд Горацио Китченер был единственным человеком, думавшим о том, что война продлится не менее трех лет. Большинство из нас были уверены, что она закончится через шесть недель. Я как раз ожидал знаменитого призыва первой сотни тысяч новобранцев. Сначала я намеревался немедленно вступить в армию, но, подумав, отказался от этой идеи по причинам, которые я уже назвал. Я не собирался тратить время на монотонную муштру в казармах, пока другие солдаты воюют во Франции. Я не хотел оказаться одним из тех людей, которым останется лишь приветствовать возвращавшихся с фронта героев. Может быть, мой актерский опыт требовал некоторой лести. Итак, вечером 5 августа 1914 года я отправился в гости к моему старому другу по Кембриджу Уиллоби Мэйсону. Я обратился к нему, потому что он был человеком с живым воображением и, кроме того, работал сейчас в Министерстве иностранных дел, потому, как минимум, он должен был знать побольше меня.

Я нашел его в том же состоянии духа, что и у меня самого. Он был уверен, что война закончится раньше, чем мы попадем на нее. Но, как я и предполагал, у него были кое-какие идеи. Он вспомнил, что другой наш однокашник по Кембриджу выдержал самый строгий экзамен в мире — экзамен на поступление в первое отделение гражданской службы (лично я в свое время от этого экзамена в страхе уклонился) — и теперь служит в Военном министерстве. Мы немедленно позвонили Баркли, спросили его, что происходит, и каким образом мы могли бы поскорее попасть на службу в Экспедиционный корпус, который, как мы знали, как раз сейчас отправлялся во Францию.

Баркли был славным малым. В данный момент он ничего не мог нам рассказать, так как положение менялось прямо на глазах. Зато он пообещал дать нам знать, как только что-то выяснит, и сдержал слово. Два дня спустя он позвонил и сказал, что перспективы отправиться на фронт в рядах кавалерийского полка, для таких неподготовленных людей, как мы, к тому же надменно пренебрегших обучением в тренировочном лагере для офицеров-резервистов, равняются нулю, зато люди с головой на плечах, умеющие ездить на мотоцикле, очень нужны в качестве фронтовых связных. Это нам вполне нравилось.

Мэйсон и я уже много лет с удовольствием ездили на мотоциклах, Мы тут же двинулись к Старому Скотланд-Ярду, где был вербовочный пункт. Там стояла огромная толпа, все хотели поступить на службу в разные рода войск. Протолкнувшись сквозь толпу, мы пробились к сержанту-вербовщику и, дав ему неплохие чаевые, смогли попасть вне очереди к офицеру, занимавшемуся набором добровольцев. Спустя годы мы с Мэйсоном часто смеялись над собой, вспоминая, как давали взятку сержанту ради того, чтобы попасть в армию!

Во всяком случае, наша информация оказалась правильной. Посыльные-мотоциклисты были срочно нужны, и большая их часть должна была отправиться вместе с основными войсками. Офицер осмотрел нас с ног до головы, и, немного подумав, остался вполне нами доволен. Нам следовало пройти проверку умения водить мотоцикл, но для нас это не представило бы труда. На следующее утро нас направили в Олдершот, а через день мы приняли присягу как солдаты Армии Его Величества. Таким образом, Мэйсон и я попали в ряды Королевского инженерного корпуса и безмерно гордились сине-белыми повязками войск связи, повязанными на наших рукавах.