Такое решение было принято. Идею поддержал Гельмут Коль, намекнувший, что был бы «крайне заинтересован в добрых взаимоотношениях между Россией и Германией». Проще говоря, чтобы избежать нежелательных последствий для его выборной кампании. Несмотря на результат, сам факт встречи играл ему на руку.

Шмитбауэр напоминал триумфатора. Его свита, состоящая из президентов БНД и БФФ, а также специалистов иных, связанных с радиоактивными материалами ведомств, была ему под стать. Первая встреча должна была проходить с глазу на глаз.

Степашин был заинтересован в открытости. Шмитбауэр наоборот. Степашин предложил пригласить на протокольную встречу журналистов. Немецкий гость отказался. Тогда директором ФСК было принято решение пригласить российских и не приглашать немецких корреспондентов. Это был для Шмитбауэра прокол. Немецкие журналисты, два часа прождавшие съемки события, были разгневаны. Наши же напротив. Они впервые получили возможность эксклюзива. Со своей стороны ФСК распространило множество материалов о хранении и использовании расщепляющихся материалов. Глубоко оскорбленные в подозрениях атомщики открыли закрома, куда пустили несколько телегрупп, которые смогли убедиться в эффективности системы хранения материалов.

Первое заседание делегаций показало, что немцам есть что скрывать. Они не желали, во всяком случае на этом этапе, допускать сомневающихся российских ученых к проведению экспертизы. Но сомневающиеся имелись и в иностранных научных центрах. Американские исследователи, посвященные в некоторые детали, вообще высказались за то, что плутоний может быть французского или японского производства.

Два дня переговоров и культурной программы для гостей были периодом выработки компромиссного решения. Правила игры определил директор ФСК: мы не оспариваем (пока) появившиеся в прессе утверждения напрямую, а гости не настаивают на своей первоначальной версии. Компромисс выразился в подготовке и публичном подписании некоего меморандума, суть которого сводилась к одному: договаривающиеся стороны осознают опасность бесконтрольного распространения радиоактивных материалов и готовы сотрудничать в борьбе с этим явлением.

Вскоре для германских специальных служб начались трудные дни. Информация о наличие в Германии черного рынка радиоактивных материалов всколыхнула воображение жуликов. Российская контрразведка стала хватать любителей острых ощущений, тащивших все радиоактивное, что плохо лежит. Тащили, рискуя быть пойманными (что было элементарно), впрок ставя под угрозу жизнь и здоровье свое и своих близких. Тащили в коробках, картонках и даже в строительных рукавицах урановую смесь, отработанные материалы и ненужные, но вовремя не утилизированные изотопы из приборов. Их ловили, сажали и снова ловили других. Но черного рынка как не было, так и нет.

То российские, то болгарские, то иные проходимцы везли в Германию всякую радиоактивную грязь. Отсутствие рынка, а также невозможность какого-либо практического использования гранитных стержней либо килограмма урана-235 серьезно разочаровали жуликов и озадачили полицию. Собственно, сбылось то, о чем предупреждали в Москве. Но это было только начало.

Скандал, так триумфально начавшийся, перешел в иную фазу. Отсутствие новой информации о нем заставило немецких журналистов посмотреть на него с другой стороны. И все чаще стал звучать мотив провокации собственно немецкой разведки.

Шмитбауэр пригласил директора ФСК в Германию. Три дня переговоров об организации совместной работы по борьбе с организованной преступностью, терроризмом и наркомафией. О радиоактивной контрабанде вспомнили вскользь. Немцы передали нам материалы о распространении расщепляющихся материалов. Это была подборка… российской прессы о хищении таких материалов и задержании преступников.

На руководство немецких спецслужб члены российской делегации уже смотрели как на людей, дни которых сочтены. Так и оказалось.

Через пару месяцев отраженная волна начатого ими же скандала накрыла их и смыла в историю. Ни Коль, ни его команда не смогли скандал погасить.

Поездка в Германию дала серьезную пищу для размышлений о работе специальных служб. Особенно важной и поучительной была встреча в БФФ — ведомстве по защите конституции. Перед началом переговоров каждому члену делегации был вручен открытый, отпечатанный на русском языке отчет БФФ за год. В нем были отражены результаты работы против правого и левого экстремизма и национализма. В нем назывались партии и движения, по которым, согласно закону Германии, обязано работать БФФ. Назывались и фамилии лидеров, и численность структур, и проведенные ими акции.

Сотрудникам БФФ не приходилось искать поводы для своего внимания к тем или иным партиям. Их ОБЯЗЫВАЛ закон. И поэтому они не краснели и не тушевались перед вопросом о политическом сыске, все было строго регламентировано.

123

Складывается впечатление, что число чеченоведов на душу населения России сегодня значительно превышает количество любителей футбола. И не важно, что многие из них вряд ли могут отыскать это национально-территориальное образование на карте, зато они знают, что, как, когда и при каких обстоятельствах необходимо сделать, чтобы урегулировать внутрироссийский конфликт. При этом с максимализмом, присущим именно обитателям нашей обетованной земли, разброс мнений колеблется от полного признания предъявляемых противоположной стороной требований до объявления им газавата, эпитимьи и харакири.

Политики, неформальные лидеры движений, вольные художники от социологии с умным видом размышляют о судьбах Отечества, как жить — с Чечней или без оной.

Впрочем, за последние десять лет значительное число россиян стало реальными участниками событий. Тысячи погибших, искалеченных, сотни тысяч родственников погибших, сотни тысяч беженцев или временных переселенцев — как юридически точнее можно квалифицировать эту категорию. И многие их них произносят слово «вайнах» исключительно раздельно: «Вай! На х…»

Страшно это. Страшно потому, что незначительный насморк октября 1991 года в конечном итоге перерос в синдром иммунодефицита. А попросту в то, что не лечится, во всяком случае в этом веке.

И люди, понимающие ложность сослагательного наклонения в истории, тем не менее с его помощью пытаются разобраться в хитросплетении кавказской чумы.

Впрочем, в их рассуждениях есть логика, которая характеризует цепь ошибок или просчетов.

«Если бы мы не начали строить Гудермесский химический комбинат, то и не было бы митингов протеста против его строительства.

Если бы не было митингов протеста «зеленых», то они не приобрели бы политическую окраску.

Если бы не был принят Указ о реабилитации репрессированных народов, при отсутствии механизма его реализации, то обсуждение этого вопроса, санкционированное свыше, не было бы предметом обсуждения на политизированных митингах.

Если бы власти не отнеслись скептически к появлению так называемого «Объединенного комитета чеченского народа», или, как его называли, «окоченел», то не было бы политической структуры деструктивного характера, впоследствии взорвавшего Чечню.

Если не было бы ОКЧН, то не было бы и Джохара Дудаева, который с санкции Москвы был привезен из Пярну. Если бы Руслан Хасбулатов не стал ревновать Дудаева к народной славе, то, возможно, советского генерала Дудаева Москва приняла бы как вполне «вменяемую» фигуру.

Если бы сразу Джохара Дудаева восприняли как перспективную фигуру в Москве, то, возможно, его бы поддержали. Ну, допустим, дали бы ему звание генерал-лейтенант (чеченцев такого ранга не было), возможно, он стал бы прислушиваться к голосу Москвы. Если бы он стал прислушиваться к Москве, то, возможно, не пошел бы на прямую конфронтацию.

Если бы он не пошел на прямую конфронтацию, то, возможно, не стал бы разгонять органы власти.

Если бы он не стал бы разгонять органы власти, то не было бы захвата здания КГБ Чечено-Ингушетии.