Походив по окраинам и потолковав с тыловиками, спешили в Москву с чувством исполненного долга.

И если к командующим группировок еще вчера, до начавшегося наступления, относились, как и положено относиться к большому начальству, то, пройдя через гарь и кровь со своими бойцами, Бабичев, Трошев, Степашин и Рохлин стали для солдат родными. И несмотря на ожесточенность боев, на шквал огня, встретившего десант, первые потери в корпусе Рохлина начались только через неделю. Там, наверху, не знали, не чувствовали, а может, просто не хотели знать, что происходит ЗДЕСЬ. Но вступившие в бой на этой земле понимали и чувствовали, ЧТО происходит там.

Офицеры и солдаты скорее интуитивно ощущали, чем реально знали о той невероятно яростной борьбе, которая велась в Москве за собственные «чеченские интересы».

Об этом можно было судить по разного рода заявлениям, декларациям, прогнозам политиков, далеких от войны, от реалий здесь происходящего. Не меньшую пищу для размышлений давали команды, поступающие сверху: «Стой на месте, иди сюда».

Как смачно звучит она из уст сверхсрочника. Как цинично — из уст политика. Но первый своим солдатом не пожертвует, ЭТИ — жертвуют.

Троцкистский лозунг «ни мира ни войны» оборачивался для воюющих потерями, а для внешнего мира — слезами матерей и жен, ставших вдовами, появлением огромного количества сирот в мирное время.

К этой теме Степашин возвращался не раз. Поставленная президентом задача — «решить проблему Дудаева» — заставляла вновь и вновь искать возможности устранения этой зловещей фигуры с политической карты Чечни. Речь вовсе не шла о том, чтобы организовать на него покушение или подослать к нему наемных убийц. Россия и ее специальные службы при всей своей мощи не могли использовать опыт Израиля и его Моссада. Кому-то это покажется странным, но дело обстояло именно так. К ликвидациям без суда и следствия наши спецслужбы были морально не готовы. Да и по большому счету реальных условий для этого уже не было. Система безопасности Дудаева была не просто надежна. Она основывалась на том, что лидер Ичкерии постоянно находился в окружении своих ближайших нуреков в расположении бандформирований. Послать для его ликвидации элитный спецназ значило погубить людей. Впрочем, и мировой опыт охоты на Фиделя Кастро и Ясира Арафата, несмотря на все усилия Моссада и ЦРУ, эффекта не дали. Немереное количество смертников, посланных для их убийства, бесславно кончали свой жизненный путь на дальних подступах. Тем более было сложно это сделать в условиях войны, когда степень бдительности и осторожности возрастают в геометрической прогрессии.

Дудаев систематически появлялся на экране, грозил, юродствовал и задавался. От этого было тошно…

Рассуждения о том, что журналисты не раз встречались с Дудаевым и потому он не так уж недосягаем, носили досужий характер, а потому профессионалы относились к ним с долей иронического скептицизма.

Впрочем, и без российских спецслужб Дудаев имел многочисленных врагов, в том числе и кровников, которые готовы были положить жизнь для реализации акта мести. Их было много, и покушений на Дудаева немало.

Естественно, что при удачном стечении обстоятельств… «Лягер ком лягер» — «на войне как на войне». Объяснять все эти обстоятельства было сложно. Но Кремль настаивал, не оставляя в покое Степашина даже в Чечне: «Что с Дудаевым?»

Впоследствии Степашин оценивал личность Дудаева следующим образом.

«Я считаю, что Дудаев — совершенно ломаная фигура и не очень понятная. Оказавшись в экстремальной ситуации, он был, по сути, загнан в угол. С ним можно было говорить в какой-то степени еще до штурма Грозного, в декабре 94-го, но зимой 1995 года это было уже бесполезно…»

Появление в России первых наемников из мусульманских стран стало тревожным симптомом. И роль специальных служб в этом процессе тайной не была. По оперативным данным, приоритет здесь держала Турция.

Привыкший все вопросы решать полюбовно и всегда искать компромиссы, Степашин решился на жесткий ход. Получив «добро» от Ельцина, он начал наводить мосты с турецкой разведкой. Откликнулись они быстро, согласившись на встречу, оговорив, что готовы провести ее в апреле 1995 года на условиях конфиденциальности.

Наутро после прибытия стало ясно, что конфиденциальности они желали только от нас. На первых полосах турецких газет фамилии членов российской делегации были набраны крупным шрифтом.

Партнеры по переговорам делали большие глаза и натужно демонстрировали свое негодование. Играли плохо. Не по Станиславскому. «У нас свободная пресса, как и у вас. Что мы можем поделать с ней?» Появление фамилий объясняли утечкой от пограничников.

Впрочем, для российской делегации это не имело особого значения.

Встреча во дворце Ататюрка — официальной резиденции главы Турции — длилась два дня.

Разговор был откровенным, хотя многое исходящее от турецких партнеров принимать на веру можно было только с большой поправкой.

«У нас много чеченских диаспор. Они имеют связи по всему миру. Они, а не правительство и не спецслужбы, оказывают помощь чеченцам. Они закупают оружие и переправляют в Россию».

Вопрос о том, каким образом большие партии пересекают границу, ставил их в тупик. «Из Турции не может уйти ни один ствол. Даже пистолет нельзя пронести через нашу границу». По их мнению, виноваты были все. И Грузия, и Азербайджан, и даже Украина с Белоруссией, только не Турция.

Впрочем, и они в долгу не оставались. В ответ на претензии российской стороны сотрудники турецких спецслужб выдвигали претензии о поддержке Россией РКП (Курдской рабочей партии). Они называли места дислокации различных клубов РКП, в том числе и в Москве. Для российской делегации это был козырь. Все понимали, что деятельность структур РКП на территории России не носит какой-либо противоправной деятельности, а потому любые преследования ее членов могли носить исключительно политический, а не правовой характер. Российская сторона не могла идти на конфликт с законом, и тем не менее, так же как и турки, выражала озабоченность распространением терроризма и сеператизма. Со своей стороны делегация ФСК высказала недоумение проведенными бомбардировками лагерей курдов, в результате которых погибло много женщин и детей. Они же недоумения действиями российской авиации не выражали.

На второй день было подписано соглашение ФСК и МИТ (турецкой разведкой) по борьбе с терроризмом, наркобизнесом и организованной преступностью. Со своей стороны турки кое-какие документы передали.

В протоколе встреч в Турции было еще два важных мероприятия.

Встреча с президентом Демирелем прошла для Степашина в невероятно теплой атмосфере. Тот говорил об уважении к России, понимании проблем, вставших в связи с чеченскими событиями. Он говорил о том, что Турция верна традициям, заложенным еще Ататюрком, и будет соблюдать нейтралитет, когда речь идет о территориальной целостности России. К сожалению, в связи со смертью отца премьер-министра Турции встречу с ней пришлось отложить.

Не менее важной была встреча в парламенте Турции. Степашин неожиданно для себя увидел, что внутренняя атмосфера последнего ничем не отличается от атмосферы Верховного Совета России. Там тоже имеются свои жириновские и ковалевы. Встречи в парламенте оказались, пожалуй, самыми важными в череде переговоров. Там тоже, как и у нас, не все почитали свои специальные службы и готовы были сделать все, чтобы ограничить их всесилие (на это жаловались и руководители МИТ). А потому вмешательство во внутренние дела России турецкой разведки могло взорвать размеренный ритм их взаимного существования. Намекнув на отдельные факты, что и у них «кое-кто, кое-где порой честно жить не хочет», но не акцентировав на этом внимания и отметив для себя возможность использования мины замедленного действия, Степашин на высокой ноте закончил встречу с парламентариями, которые аплодисментами проводили его.