— Точно, Манефу.
— А где же ей быть? То ли во хмелю, то ли с похмелья, то ли в ожидании, когда поднесут. А нора ее, как в парадное войдешь, вниз, об эту руку котельная, — он показал правую, — об эту — дворницкая. Хитрющая баба, не приведи господь с ней дело иметь!..
После такой характеристики Юля решила к Манефе без спиртного не ходить и отправилась на Арнаутскую.
Только под вечер Юля вернулась к дому на Пушкинской, вошла в парадное и спустилась по лестнице вниз, здесь на двери была эмалированная дощечка: «Дворник». Она постучала, никто не ответил. Дверь оказалась незапертой. В лицо пахнул спертый воздух, насыщенный запахами капусты, табака и винного перегара. За столом сидела очень крупная, дородная, еще молодая женщина.
— Мне нужна Манефа, — сказала Юля.
— Ну? Я Манефа! — женщина облизнула пересохшие, потрескавшиеся губы.
— Я к вам по делу, а чтобы вы не думали, я вот... — смутившись, Юля поставила на стол четвертинку белой.
Манефа взяла бутылку, посмотрела содержимое на свет и с опаской спросила:
— А что за дело? Может, не по моей, дворницкой, части?
— По вашей, Манефа! По вашей! — убеждала ее Юля. — Мне сказали, что в вашем доме сдается комната...
— Это где же у нас сдается комната? — удивилась Манефа, но из бутылки плеснула в граненый стаканчик и, уцепив пальцами соленый огурчик из макитры, вытерла рассол о юбку.
Юля подождала, пока дворничиха выпьет, затем, когда на ее лице появилось блаженное выражение, сказала:
— Говорят, в двенадцатой...
— В какой, говоришь? — переспросила Манефа.
— В двенадцатой...
Манефой овладел смех. Все ее большое тело тряслось. При каждом новом раскате смеха она охала и била себя по животу растопыренной ладонью, приговаривая:
— Ой, не могу! Ой, ба-тю-шки! Комната в две-над-ца-той! Ей приготовили! Ждут не дождутся!
Так же неожиданно, как начался у нее припадок смеха, так же неожиданно и кончился. Она деловито налила в стаканчик водки, выпила, хрупнула огурцом, вытерла руки и спросила:
— Говоришь, в двенадцатой? Не может того быть. Двенадцатую снимает один пожилой обходительный господин. Нынче утром мету я тротуар, он выходит из парадного и говорит мне: «У нас с тобой, Манефа, одна профессия, ты чистишь улицу, а я... гогот!» — он букву «р» не выговаривает. Смекаешь, чем занимается? Город чистит! Я думаю, девонька, прожить бы тебе без двенадцатой. А попадешь в нее — не обрадуешься.
— Мне комната нужна, — вздохнула Юля.
— А ты ко мне заходи, глядишь, чего-нибудь и придумаем. Я тебе такое в другой раз расскажу... Ко мне заглядывает Фортунат Стратонович. Он при господине из двенадцатой в архангелях состоит. Такое иной раз узнаешь — кино!
От Манефы Юля пошла прямо на Дерибасовскую, но Николая не было. Он еще не вернулся. Не дождавшись, она перед уходом просила Веру Иосифовну передать сыну, что, мол, была Юля и очень сожалела, что не застала.
Николай пришел поздно, родители уже спали. Он виделся с Бертой Шрамм, и надо было обязательно записать полученную информацию.
«Основная цель «общества воинских чинов бывшей русской армии», по словам Стрельникова, — писал он, — активная борьба против большевизма. Создание добровольческих формирований, которые после войны будут главной опорой нового правительства России. Конечная цель — монархический строй, в крайнем случае монархия с ограничениями. Идеологом и душой этого общества является Стрельников Сергей Николаевич. Он же вербует добровольцев и отправляет их в Сербию для подавления движения Сопротивления. Кроме этой основной фигуры общество возглавляют Пустовойтов и Батюшков. Господа эти занимаются и крупной спекуляцией, осуществляя сделки через принадлежащий им технический магазин на Ришельевской.
Из Бухареста приехал господин Чубук, бывший русский эмигрант, принявший румынское подданство. Чубук занимает пост директора табачной монополии, но не гнушается и другими делами. Как представитель румынской фирмы, Чубук хотел арендовать Одесский суперфосфатный завод, но в губернаторстве запросили такую взятку, что Чубук отступился. Теперь он пытается вывезти в Румынию оборудование завода. Если это ему удастся, город лишится очень важного промышленного предприятия.
Информация получена от Берты Шрамм. Рассказывая о нравах верхушки оккупационной администрации, она сообщила и об этом факте, известном ей со слов Чубука».
Николай отложил перо и задумался.
«Суперфосфатный. Что-то об этом заводе не так давно мне приходилось слышать. Да! «Я работал с ним на суперфосфатном!» — сказал Илинич о Лопатто. На суперфосфатном заводе работал Эдуард Ксаверьевич Лопатто, и ему не может быть безразлична судьба завода. Что, если пойти к профессору и поговорить с ним на эту тему? Во всяком случае, это повод для разговора...»
Утром Николай заглянул в приемную администрации завода. Здесь в позе ожидания у двери главного инженера Петелина рядком, словно воробьи на жердочке, сидели начальник электроцеха Лазюк, инженер-калькулятор Грипченко и инженер Наследников.
«Хорошая собралась компания!» — подумал он, спустился вниз и на территории встретился нос к носу с Петелиным.
«Кто же тогда в кабинете главного инженера?»
Но долго задумываться над этим не пришлось.
Когда он был в конторке Рябошапченко, вошел рабочий Федор Шамрай и, не глядя в глаза, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
— Иван Александрович, вызывают к главному...
— Я только что видел главного, он пошел к фабрике-кухне, — вмешался Гефт.
— Хорошо, идите, Шамрай, — отпустил его Рябошапченко и, когда тот вышел из цеха, объяснил: — Раз в два месяца на заводе появляется дружок Петелина, следователь сигуранцы. Он вызывает в кабинет главного своих осведомителей и беседует с ними. Даю голову на отсечение, там сейчас Лазюк, Грипченко и Наследников!..
— Ты не ошибся, они там, дожидаются очереди в приемной. Этот Шамрай в их компании?
— Одна шайка-лавочка! Мы все знаем, держимся от него на расстоянии...
— А с тобой этот господин из сигуранцы не заигрывал?
— Было такое. Я ему прямо сказал: «Неужели вам подлецов не хватает?!» А он: «У вас огигинальное мышление, господин Гябошапченко!» Он букву «р» не выговаривает, а так по-русски говорит чисто.
— Сколько ему?
— Лет пятьдесят с лишним. Военная выправка.
— Белогвардеец, какой-нибудь деникинский контрразведчик...
— Все может быть. Сегодня на буксире привели пароход «Антрахт», говорят, будем переоборудовать в рефрижераторное судно.
— Пока ничего об этом не знаю. Что с «Райнконтром»?
— Работают корпусники и такелажники...
— Так-так, мы им еще работенки подбросим.
От Рябошапченко он пошел к Полтавскому, его бригада принимала пароход «Драч». Андрей Архипович завидел его издали и спустился по трапу на пирс.
— Осмотрел посуду? — здороваясь, спросил Гефт.
— Все облазил.
— Ну, что там?
— Надо менять питательные средства, инжектор и донку.
— Какой номер?
— Инжектор — десятый, а донка — два дюйма...
— Детали найдешь?
— Видел я у одного человека инжектор, только номер пятый...
— Вот и хорошо!
— Но пятый оба котла сразу питать не сможет.
— Вот и хорошо. Сегодня суббота? Деньги я получу... в понедельник, на «говорильне».
Хотя установка пятого номера и сулила немалый барыш — этот инжектор продавался по дешевке, — Андрей Архипович остался в полном недоумении. Позиция Гефта ему была неясна и даже, более того, непонятна. Размышляя над тем, что бы это могло значить, Полтавский присел на трап и задумался.
Тем временем Николай поднялся к себе в кабинет, но, не выдержав, еще раз заглянул в приемную: по-прежнему три воробья сидели на жердочке, только в другом составе: Грипченко, Наследников и Шамрай, а Лазюк, надо полагать, был в «чистилище».
«Я себе представляю, что там наговорит эта гадина !» — подумал Николай.
За оберверфштабом и «Стройнадзором» Гефт чувствовал себя как за каменной стеной. Ему не угрожало разоблачение, он сумел себя поставить. Репутация отличного инженера-специалиста заставляла считаться с ним и шефа Купфера, и механика Сакотту, и даже Петелина, который помимо ненависти испытывал к нему чувство почтительного уважения. И все-таки пришло время всерьез задуматься над переходом линии фронта или по крайней мере о посылке связного. Накопилась информация, выявлены предатели, изменники родины. Отчет о диверсионной деятельности группы занимает половину клеенчатой тетради. Уйти самому? А завод? Если наступление Советской Армии будет развиваться так же стремительно, гитлеровцы уже этой осенью эвакуируют Одессу, но они камня на камне не оставят от завода. Нет, уходить нельзя. Он должен остаться здесь, хотя бы для того, чтобы сохранить завод. А как хотелось бы, однажды проснувшись, оказаться по ту сторону! Быть самим собой, человеком! Гражданином!