Зависимость между членством в группировке и карьерой вполне очевидна для большинства ученых.

Случаи, когда карьерный рост является результатом только оригинальности или значимости научной работы — редкие исключения. В современной науке, которая выработала формальные приемы, доступные многим, успешность ученого часто мало зависит от его таланта.

Научная работа обычно оценивается комиссией, состоящей из людей, которые или не могут, или не хотят оценить ее оригинальность и важность, особенно в случае, когда эта работа сложней и трудней для понимания, чем собственные работы членов комиссии. Эти люди тратят на заседания львиную долю своего драгоценного времени, и они не обязаны уделять слишком много времени особо трудным случаям.

Таким образом, членство в банде или клане дает ученому возможность обходить стороной оценку его работы по заслугам. Для получения таких стипендий, грантов, стажировок и других наград, имеющих свой финансовый эквивалент, которые требуют рекомендаций от авторитетных коллег, ученому нужна надежная связь с теми членами группировки, которые всегда от всего сердца готовы поддержать и лично его, и его проект.

Данная поддержка, конечно, зависит от качества конкретного проекта, однако решающую роль в ее получении чаще всего играет чувство преданности своему собрату по банде. «Братская» поддержка иногда оказывается не из соображений сиюминутной личной выгоды. С одной стороны, помогающий знает, что в следующий раз точно так же помогут и ему. С другой — он искренне верит в те добродетели своего коллеги, о которых он пишет в рекомендательном письме; если же у него есть какие-то сомнения, они более или менее сглаживаются острым чувством привязанности к группировке.

Большинство заявок на получение грантов отбираются анонимным коллективом исследователей, которые не имеют возможности установить личность заявителя. Однако принадлежность последнего к банде и клану и здесь играет свою роль. Искусный кандидат формулирует заявку таким образом, чтобы безошибочно подать сигналы, указывающие на свою принадлежность к тому или иному формированию. Если вы член психоаналитической банды, то в вашей заявке будет часто цитироваться Фрейд. Это беспроигрышная тактика, если вам заранее известно, что все члены комиссии являются адептами одной группировки. В случае, когда комиссия состоит из представителей разных банд и кланов, вы можете надеяться на то, что они согласятся с суждениями ваших товарищей, находящихся в комиссии.

Преданность членов объединения друг другу и его негласным правилам вполне сравнима по своей силе с чувствами, испытываемыми уличными бандитами. К счастью, научные группировки используют слова, а не пули — в противном случае уровень смертности в академических бандах сравнялся бы со смертностью по причине криминальных разборок.

Как членство в научном сообществе используется для получения финансовой выгоды, вполне понятно. Остается не совсем ясным, каким образом в нем (в сообществе) достигается эмоциональное вознаграждение и формируется ощущение благополучия. За счет системы статусов.

Во многих отношениях профессорский труд — крайне одинокий вид деятельности. Огромную часть своего времени — при проведении исследований и написании научных работ — профессор проводит в одиночестве. Его контакты со студентами и коллегами ограничены кругом рутинных дел и занимают очень незначительную часть его рабочего времени. Встречи с аспирантами, которые, по сравнению с другими студентами, получают больше его внимания, — тоже всего лишь часть его работы. Товарищеские отношения в лабораториях, библиотеках и офисах встречаются достаточно редко. Без поддержки банды или клана большинство профессоров оказались бы полностью замкнуты на своей работе и изолированы от внешнего мира.

Подобная изоляция уникальна в своем роде.

Основная задача ученого состоит в поиске новых и зачастую высокоспециализированных знаний. Получение такого рода знаний важно не только для карьерного роста ученого, эта деятельность оказывается в центре его трудовой деятельности, а зачастую и в центре всей его жизни. Работа становится для него ключевым элементом его идентичности. А поскольку ученому практически не с кем поделиться радостью от своих научных находок, поиск эзотерических знаний — процесс, ведущий, возможно, к неизбежной и полной изоляции. Чем более успешны поиски, тем сильнее на ученого давит груз знаний, которые отделяют его практически от всех окружающих…

По существу, научные объединения (кланы) создают искусственный и очень затягивающий в себя круг проблем и практик, дающий их членам ощущение единства. Последние практически не общаются на личные темы, однако они могут достаточно гармонично работать вместе над проблемами своей банды и клана. Эти проблемы и создают сообщество, без них его неизбежно ждет полный распад.

Большинство из того, что происходит в процессе преподавания и исследований превращается в ритуал, предназначенный для поддержания групповой идентичности. Так членство в банде и клане становится объектом гордости само по себе, а реальные результаты научной деятельности отступают на второй план. Эта идея объясняет возникновение огромного числа явных и скрытых скандалов в академическом сообществе. Она же полностью объясняет то, почему профессура старается сохранять такую шокирующую дистанцию между собой и своими студентами (особенно студентами младших курсов) — в основании интересов лектора находятся проблемы его специальности, которые не значат ровном счетом ничего для студентов.

Существует ли какой-нибудь выход из трясины академического бандитизма? Эта проблема трудно разрешима по той причине, что верность банде и клану напрямую связана с идентичностью членов этих групп. Эту задачу и попытался решить Сталин так, как он понимал».

То есть, если рассмотреть под этим углом зрения исторические материалы о так называемых сталинских репрессиях в науке, то все эти дискуссии и административные гонения можно объяснить грызней разных кланов ученых друг с другом. И во всех случаях именно вмешательство Сталина помогло в какой-то степени нормализовать ситуацию.

Хотя, я думаю, нельзя забывать и о том, что надо было перераспределить потоки денег в отрасли, дающие практически важные результаты. Уж слишком, например, застряли в фундаментализме советские морганисты.

Но самое важное общественное значение дискуссий 1948–1952 годов состояло, по моему мнению, в том, что в общественную практику начала внедряться практика широкого обсуждения научных проблем вместо их диктата научными начальниками. Эта практика была далека от совершенства, но все же было провозглашено, что наука не может развиваться без дискуссий, осужден монополизм в науке. Другой вопрос, что плодами дискуссий пользовались иногда карьеристы и выскочки для укрепления своих позиций…

Измышления же о сталинских «гонениях на науку» должны быть решительно отброшены.

В событиях 1949–1950 годов чаще всего видят противоборство неких кланов в ЦК ВКП(б). Причем, ведущие партийные и советские деятели оказываются у разных авторов то по одну, то по другую сторону «баррикад».

Впервые поднял вопрос о «ленинградском деле» на июньском Пленуме ЦК КПСС 1953 года Хрущев. Официальной эта версия стала в мае 1954 года: сначала в Постановлении Президиума ЦК КПСС от 3 мая 1954 года, а затем в выступлениях Н.С. Хрущева и генпрокурора P.A. Руденко на закрытом заседании ленинградского партактива 6–7 мая 1954 года. Было объявлено, что «ленинградское дело» «сфальсифицировано бывшим министром госбезопасности B.C. Абакумовым и его подручными по указанию врага народа Л.П. Берии». Затем эта версия была подтверждена 25 февраля 1956 года в печально известном докладе Хрущева на XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях». Своими «откровениями» делились такие деятели, как Волкогонов, Антонов-Овсеенко, Волков, Радзинский, даже Собчак, сравнивший с Вознесенским… себя.