Организацию внутренней безопасности империи Джунковский пытался соотнести с нравственным началом. Его первый приказ по корпусу жандармов, требовавший беспощадной борьбы с антигосударственными элементами, завершался призывом помнить напутственные слова Николая I графу Бенкендорфу при вступлении того в должность начальника Третьего отделения: «Утирай слезы несчастным». А следом Джунковский издает распоряжение: исключить из состава секретных агентов воспитанников школ, гимназий, реальных училищ и запретить в дальнейшем их вербовку. Он посчитал «чудовищным такое заведомое развращение учащейся молодежи, еще не вступившей на самостоятельный путь». И тут же последовал приказ в отношении нижних чинов в армии и на флоте: среди солдат и матросов не должно быть полицейских агентов. И, наконец, Джунковский дает указание прекратить работу с лучшим агентом охранки Романом Малиновским, руководителем фракции большевиков в Госдуме,недопустимо провоцировать Думу как государственное учреждение. Если грянет политический скандал в случае разоблачения Малиновского, считал генерал, он доставит власти больший вред, чем утрата той информации, что он поставлял.

Чины департамента полиции были в ужасе: Джунковский рушил систему политического сыска. Но он рушил ее в традиционно-полицейском понимании «агент — донос» и восстанавливал как сферу высшего искусства, как стратегию политической борьбы. Это было продолжением линии инспектора секретной полиции подполковника Судейкина, которую он изложил в 1883 году в талантливом циркуляре «Об устройстве секретной полиции в Империи». Меморандум Судейкина гласил: возбуждать с помощью особых активных агентов ссоры и распри между различными революционными группами, дискредитировать революционные органы печати9. Джунковский требовал того же — разъединения социал-демократических групп и течений с помощью внутренней агентуры, а по сути, раскола в левых партиях. А игры типа «Малиновский и Дума» лишь отвлекают от серьезной работы, считал Джунковский.

Его полицейская карьера сломалась на Распутине. Пользуясь своим правом личного доклада императору, он доложил о скандальных похождениях ясновидящего старца, приближенного ко двору. Информацию о них имел подробную от сотрудников наружного наблюдения. В основу был положен эпизод, случившийся 25 марта 1915 года в ресторане «Яр», где Распутин проводил время с двумя газетчиками и двумя дамами. Вечер кончился настоящей оргией, где правил бал сексуальный психоз. Ознакомившись с докладом, Николай II потребовал не разглашать эту информацию. При этом государь был явно недоволен, что полиция лезет в подобные дела. Джунковский замахнулся на самое святое — на семейные коллизии монарха. Да еще пытался объяснить Николаю, что общение членов царской семьи с этим проходимцем Распутиным расшатывает власть, угрожает трону.

А слухи о ресторанных похождениях Распутина уже вовсю гуляли по Москве. «Московская газета» выступила с сочной заметкой о «Яре». Возмущена царица Александра Федоровна, она пишет мужу в ставку Главнокомандующего: «Это нечестный человек <Джунковский>, он показал мерзкую бумажонку <докладную> Дмитрию <великий князь Дмитрий Павлович>, который все рассказал Полю <великий князь Павел Александрович>, а тот — Элле <великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра императрицы>. Нужно сказать Джунковскому, что Вам уже надоели эти грязные истории и Вы желаете, чтобы он был строго наказан»10.

А через несколько недель все та же «Московская газета» публикует фрагменты секретного доклада, который Джунковский представил царю. До сих пор загадка: как газетчики добыли его? Пресса подхватывает тему, скандал разрастается. А Николай II пишет записку министру внутренних дел о снятии Джунковского с должности за разглашение государственной тайны. Так генерал оказался во главе бригады 8-й Сибирской стрелковой дивизии и отбыл с ней на фронт. А Григорий Распутин, торжествуя победу, никогда уже не мог без скрежета зубовного произносить фамилию Джунковского.

Воевал Джунковский надежно даже в условиях российского бардака и развала армии. Дослужился до командира дивизии, а затем и корпуса. И в звании генерал-лейтенанта уже при большевиках, в декабре 1917 года, уволился из армии с «мундиром и пенсией».

Но большевикам он запомнился в связи с делом Малиновского. Особенно когда летом 1917 года давал показания следственной комиссии Временного правительства, занимавшейся расследованием дел Особого отдела департамента полиции. Александр Блок (тогда он был членом комиссии) увидел его благородство и приверженность нравственным началам во власти11.

Время не оставило документов, в которых бы объяснялись мотивы, что привели Джунковского на службу в ВЧК. И архивы молчат.

Но можно представить версию по мотивам решения генерала. Запугивания и угрозы вряд ли были: не тот масштаб личности Дзержинского. Да и на Джунковского воздействовать этим традиционным средством всех спецслужб было бы бессмысленно. Устрашение не вписывалось и в масштаб личности Джунковского. Таких людей могли вести только выстраданные представления о жизни и ее ценностях.

Разную жизнь прожили они, прежде чем встретились, — 40-летний Дзержинский и 52-летний Джунковский. Когда в 1905-м Джунковский стал губернатором Москвы, Дзержинский был выпущен из тюрьмы по амнистии и через несколько недель выступил в Варшаве с призывом начать всеобщую забастовку солидарности с московскими рабочими. А когда в феврале 1913 года Джунковского назначили заместителем министра внутренних дел, начальником Отдельного корпуса жандармов, Дзержинский уже четыре месяца сидел в Варшавской тюрьме по приговору суда за ведение агитации и организацию забастовок на фабриках, за руководство партийным комитетом. Когда царь в августе 1915 года отлучил Джунковского от полицейской службы и отправил на фронт, Дзержинский постигал тюремную «науку» уже в Орловском каторжном централе. Когда в марте 1917 года Джунковский давал показания следственной комиссии Временного правительства о деяниях полиции, Дзержинский вышел на свободу и активно включился в деятельность большевистской партии. Когда Джунковский покинул военную службу в декабре 1917 года, Дзержинский возглавил Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем.

Более десяти лет провел Дзержинский в царских тюрьмах и ссылках, и у него было свое представление о работе карательного аппарата империи. А Джунковский знал власть изнутри, все ее скрытые пружины, мерзость ее устремлений и технологию ее действий, и у него тоже было на сей счет свое представление.

Известно, что Дзержинский мог убеждать. И скорее всего он убедил Джунковского в полезности и необходимости его работы в ВЧК. Так же, как убедил впоследствии действительного статского советника, ярого монархиста Александра Александровича Якушева возглавить псевдоорганизацию «Трест», нужную чекистам; как убедил бывшего заместителя царского министра путей сообщения Ивана Николаевича Борисова работать в Наркомате пути, когда сам стал путейским наркомом.

Воля неистового якобинца Дзержинского, закаленная в каторжных централах империи, соединилась с утонченностью ума Джунковского, отточенного в лабиринтах царской иерархии, в деле внутреннего сыска.

В ноябре 1918 года Джунковский выступал свидетелем в суде по делу Малиновского. И уже неслась по Москве молва: Джунковский арестован ВЧК. 14 декабря 1918 года в Управление делами Совнаркома пришло письмо с просьбой об освобождении из-под ареста бывшего московского губернатора. Письмо подписали актеры московских театров: Большого, Малого, Художественного, Моссовета. Помнили и чтили губернатора. Ленин прочитал это письмо и вывел на нем резолюцию: «Т-щу Дзержинскому: Ваше заключение. 14/ХII. Ленин»12. Но какое могло быть заключение, если Джунковский уже несколько недель работал в ВЧК? А квартиру ему тогда нашли на Арбате.