— Да.

Ведь таким я знала Дагера на протяжении без малого десяти лет. С тех самых пор, как я только начала осознавать себя, он виделся мне самым храбрым и честным из мужчин. За один час в таком запросто и просто не разубеждаются.

— Зря. Ты не учла кое-что очень важное, Пэм. На этот раз у него был другой зритель, перед которым он хотел показать себя с лучшей стороны.

За моим молчанием крылся вопрос.

— Тогда, на реке… он делал это не для тебя, а для твоей матери, — пояснил Ранди. — Он хотел стать героем только для неё. Дагер ведь…

Был по уши в неё влюблён. И это все знали. Даже Свен.

— Одна, без неё, ты превращаешься в самого обычного ребёнка. Ты не нужна ему такая.

Я отвела взгляд, процедив сквозь зубы:

— Мне и не нужно быть ему нужной. Мне никто не нужен. Только ты.

Ранди встал на колени, опустив локти на бортик ванны по обе стороны от моей головы. Кончики его пальцев касались воды. Он прижался виском к моему виску.

— Это главное. Нет ничего важнее, Пэм. Ты нужна мне, я нужен тебе, а весь остальной мир может катиться к чёрту. Пусть убивают, предают, лгут, жрут друг друга живьём. Я даже не замечу этого.

Не то чтобы его философия была приемлема, но понятна… да, она была понятна мне. Мир или война — какая разница? Нас предал первый, вырастила вторая, и нельзя сказать, кто из них более жесток. Мы никогда ни в чём не могли быть уверены, кроме одного. Что мы всегда будем вместе.

Пришло время рассказать о том, как умер подполковник Хизель.

Мы с Ранди боялись, что шанс отомстить у нас заберёт подобравшаяся к Раче освободительная армия. По прошествии нескольких недель, как и предсказывал комендант, город взяли в кольцо. Лица служанок и медсестёр осветила преждевременная радость, а у нас в глазах поселился ужас. Теперь подполковник был близок к смерти, как никогда раньше. Авианалёт, артиллеристский снаряд, ударная волна, осколок — его жизнь находилась в руках случая. Или он мог покончить с собой, как это сделал капитан Хейз.

Но комендант всё ещё на что-то надеялся. Поначалу этот оптимизм можно было принять за силу духа, но постепенно мы начали понимать: он сходит с ума. Хизель медленно, но верно терял город, статус и разум.

Стоило ему услышать рёв моторов, он спешил не в бомбоубежище, а к окну, веря, что на крыльях самолётов увидит герб Ирд-Ама. Что это подмога, боеприпасы или продовольствие. Заходя же в комнату, он тут же направлялся к граммофону, заводя очередную пластинку.

Он любил песни, а я любила музыку без слов. Иногда хотелось, чтобы звучала одна лишь музыка, а люди молчали. Особенно капризные женщины, стонущие о взаимной любви или же разбитом сердце. Там и тогда это звучало нелепо. Но Хизель сходил по этим певичкам с ума, особенно по молоденькой красотке Еве Кокс.

— Она очень знаменита у нас. У неё влиятельный отец, большая шишка, — рассказывал мне Хизель, сидя на краешке кровати. Когда Ранди не было рядом, он готов был делиться со мной своими надеждами часами. — Когда-нибудь мы с тобой сходим на её концерт. Уверен, она тебе понравится. Такая красивая…

Она мне уже не могла нравиться. Как раз потому, что её любил подполковник.

— Хочешь её увидеть?

Ещё бы. Я бы многое отдала, чтобы она оказалась здесь прямо в эту самую секунду. Забавно было бы наблюдать ваши лица. Вы бы быстренько разуверились в её совершенстве, господин комендант. И она сама, думаю, тоже.

— До сих пор не верится, что она вышла замуж, — рассуждал сам с собой Хизель.

Ему не верилось, что она вышла замуж, а мне, что его это вообще интересует. Как-то совершенно незаметно для меня, из Сатаны он начал превращаться в обычного человека. А этого превращения допустить было никак нельзя. Если он станет обычным… как же я убью его?

— За какого-то солдафона. Чем я хуже?

Не знаю. Как по мне, так все "чёрные" одинаковы. Поэтому — да, в самом деле, не знаю, чем руководствовалась эта Ева Кокс.

— Это разбило мне сердце, ха-ха. — Хизель посмотрел на меня, на мои чуть отросшие волосы. — Ты тоже многим разобьёшь сердца. Правда, Булавка?

Из рупора граммофона текло что-то лирическое, кокетливое, а снаружи, где-то на окраине города работала артиллерия.

— Знаешь, я их понимаю… — произнёс задумчиво подполковник. Он уже не разыгрывал спектакль, а говорил серьёзно. — Пока вы живы, неприкасаемые никогда не станут первыми. Никогда не станут самыми красивыми, благородными, умными. — Его пальцы обхватили мой подбородок. — Что можно противопоставить этому, кроме грубой силы? Но иногда даже грубая сила бесполезна… Если бы они просто заглянули в эти глаза….

Я отвела взгляд, нарушив волшебство момента.

Дагер в них заглянул, но ни черта там не увидел.

— Неважно, — вздохнул Хизель. — Там куда мы с тобой отправимся, твоими глазами и цветом волос будут восхищаться. Это будет твоей гордостью, а не клеймом позора. И когда ты подрастёшь… Как бы мне не перестрелять всех твоих поклонников.

Лжец, лжец, лжец.

— Но по правилам, они должны будут спрашивать разрешение сначала у меня. — Его голос дрогнул на этой ноте. Отцовство — нечто непознанное, но бесконечно желанное, променянное на погоны и воинскую славу. — Возможно даже, тебе бы понравился кто-то из них…

Почему-то моё терпение иссякло именно тогда.

— Мне не может никто нравиться.

— Ха-ха… Отчего же? — немало смутился Хизель.

— Я люблю Атомного.

— Ну да, ну да. Но я же говорю о другой любви. О такой… ну знаешь… — Вражеский офицер читает мне лекцию о любви, что за дела. — Как бывает между чужими людьми, которых столкнул случай… Как твоих папу с мамой.

— Мои родители друг друга терпеть не могли.

А если говорить откровенно: они бы уже давно убили друг друга, если бы это не было запрещено законом.

— О, ну… — неопределённо протянул комендант. — Понимаешь, я говорю о… нормальной любви. Руководствуясь которой, создают семьи. Но, наверное, тебе пока рано об этом говорить.

Пришёл на чужую землю, командует в моём доме, теперь вот говорит о семейном счастье…

Как он там сказал? "Нормальная любовь"? Мы о такой не слышали. Мы знали только ту, что была у нас — отчаянная, дикая, вечная. Ненормальная. Она нас лечила и спасала. Во имя неё убивали.

— А "псы"… они же не люди. Понимаешь, Булавка? Они бессловесны, ими движут инстинкты. Они как животные, только в человеческом обличье. А любить… всерьёз любить можно только равного себе. Какого-нибудь симпатичного, храброго мальчика…

Ни один "симпатичный, храбрый мальчик" не сравнится с Ранди. Даже больше — ни один взрослый мужчина. Он любого по стене размажет.

— Он будет дарить тебе подарки, говорить комплименты и приглашать на танцы… — Комендант посмотрел на граммофон, и в его голове тут же родилась идея. — Ты ведь умеешь танцевать?

— Когда-то… раньше…

— Вот, послушай! — Хизель поднялся с кровати, насвистывая в такт музыки. Его глаза заискрились. По всей видимости, будучи курсантом, он любил званые вечера, балы, танцы. Красивый, юный, мечтающий о подвигах дурак. — Иди-ка сюда…

— Я не… мне всё ещё трудно…

— Не отказывай. Когда ещё мне выпадет случай танцевать с чистокровной леди? — Отказывать ему не позволяло моё бесправное положение, поэтому я послушно слезла с кровати.

Так уж и быть, господин Сатана, если таково ваше последнее желание…

Спина болела, ноги дрожали. Я понимала, что больше не смогу резвиться, танцевать, жить, как прежде. Моё больное, измученное тело больше не было приспособлено для веселья.

— Ну-ка, вспоминай. Эту руку вот сюда, а эту так… — Я задела его револьвер. Наградное оружие было для него как икона — он не расставался с ним ни на минуту. Но на этот раз, комендант открепил кобуру от пояса и положил её на тумбу. Это было что-то такое… музыка и он, отрекающийся от оружия… — Давай сначала. Эту руку сюда… Вот так…