— Сколько? — переспросил он так тихо, что мне пришлось читать по губам.

— Два года. — Я неуклюже делала вид, что ничего катастрофического не происходит. — Наверняка у тебя будут выходные или увольнительные. Как у Свена когда-то. Я буду писать письма. И ты тоже, пожалуйста, пиши.

Впервые Ранди посмотрел на меня как на незнакомку. Как на сумасшедшую.

— Какие… к чертям… выходные?

Будем считать, что я этого не слышал! С каких пор я стал понимать в этом мире больше, чем ты?

— Свен учился четыре года и…

— Причём тут!.. — рявкнул он, тут же сбавляя обороты. — Причём тут Свен? Как ты можешь сравнивать? Сейчас такое время… и ты…

— Со мной ничего не сучится.

— Откуда ты можешь это знать? Говоришь так, словно я собрался отойти по малой нужде. — Он отвернулся. — Просто не могу поверить, что ты на это согласилась.

— А насколько мне нужно было согласиться? На год? Полгода? На месяц? Какой срок тебя бы устроил? — Атомный вынужден был признать, что никакой. — Те, кому мы хотим отомстить, готовились к этой войне годами. Ранди, я не хочу этого признавать, но мы… ни на что не способны. Вольстер смеялся над нами, как только увидел. Мы выжили, но сегодня этого недостаточно для того, чтобы нас уважали.

— Не говори этого так.

— Как?

— Словно ни черта не чувствуешь. Словно мне одному здесь не наплевать.

Я видела, как он кусает губы, пряча лицо. Прозвучал финальный гудок и указания офицера стали ещё громче и напористее: "запрыгивай", "отойди", "хорош сопли жевать, тоже мне — солдаты".

— Я просто хочу, чтобы на нас прекратили "так" смотреть! Враги и тем более свои. Устала быть посмешищем. — Ранди, конечно, не понимал. Если проблема только в этом, он мог бы решить её по-своему, и это не заняло бы два года. — На фронт не берут никого младше шестнадцати. Правила, Ранди. Кругом сплошные правила, и мы с тобой ещё не настолько сильны, чтобы их нарушать и диктовать собственные.

Вагоны дёрнулись, металлически заскрежетало, и поезд плавно тронулся. Офицер надрывался над моим ухом, тыкая в сторону уплывающего вагона, в котором остался "любопытный".

— Нам дали шанс! — перекрикивала я шум вокзала и увещевания офицера. — Если нас и обманули, если Вольстер считает, что выиграл, — пускай. Извлечём из этого выгоду. Мы же всегда это умели, да?

Но Ранди думал о своём, мой оптимизм был ему непонятен, почти отвратителен.

— Когда-то я обещал тебе… Помнишь? Мы говорили о комиссаре, и я сказал, что никогда не оставлю тебя на пару лет. Я был в этом так уверен, и вот теперь… — Он невесело усмехнулся. — Два года, Пэм. Когда всё только начало налаживаться.

— Не думаю, что за это время война успеет закончиться.

— Меня волнует не это.

Я "догадалась" о причинах его беспокойства.

— Митч, Батлер и Саше? Вероятность того, что они сдохнут раньше времени, была всегда, но…

Едва ли Атомного в этот момент волновала именно несостоявшаяся месть, которую снова пришлось отложить на неопределённый срок. Или то, что поезд, послушный расписанию, уезжал без него. Вагоны, пронумерованные в обратном порядке, пролетали мимо нас, словно ведя обратный отсчёт.

Десять, девять, восемь…

— Мы доберёмся до них! Со мной ничего не случится! — поклялась я. — Иди, Ранди!

Шесть, пять, четыре… А он даже не думал двигаться.

— Иди, пожалуйста! Ну иди же! Ради меня. Это наш последний шанс! Слышишь? Ты должен попасть туда! Ты хочешь этого, просто ещё не понимаешь!

Атомный хранил каменные молчание и неподвижность. Повернув голову в сторону поезда, я следила за тем, как всё быстрее проносятся мимо нас застеклённые лица.

— Уходи! — рычала я отчаянно. — Ты же всё понимаешь, лучше меня. Ты же старше, сильнее. Ну так сделай это! Почему ты стоишь? Не заставляй меня умолять. Уезжай! Немедленно!

Он промолчал, но в следующий миг я почувствовала его руки на своих. Это настойчивое прикосновение удивило меня, и, посмотрев вниз, я увидела свои судорожно сжавшиеся на его куртке пальцы. Мой голос гнал его прочь, а руки не могли допустить мысль об отдалении. Сдавив мои запястья до боли, Ранди отцепил меня от себя и, больше не теряя не секунды, кинулся к поезду. Он не обернулся, вскакивая на подножку последнего вагона. Исчезая.

— Ранди! — Я бросилась за поездом, но упала уже на третьем шаге. Подняв руку, я посмотрела на стремительно удаляющийся последний вагон сквозь растопыренные пальцы. Что за паршивое дежа вю? — Стань самым сильным! Стань тем, кто сможет поставить на колени любого! На кого никто не посмеет смотреть свысока!

Вряд ли он меня услышал, зато услышали все, кто был на перроне. Я пыталась отдышаться, а на меня глазели, перешёптывались и качали головами, держась, тем не менее, на расстоянии. И вот тогда я поняла, что осталась одна.

За эти два года война, конечно, не закончилась. Что важнее, за это время не умер никто из нашего "чёрного списка" — один шанс на миллион, в этом можно было усмотреть даже божье проведение. На войне в Бога верить легко. А в госпитале ещё легче.

Это так странно: я опять в госпитале, а Ранди опять нет рядом. Но тогда всё было подневольно, а теперь разлука — осознанный выбор. Мой.

Кто бы мог подумать, что настанет день, когда я скажу ему "убирайся". И этот его взгляд… боже, как он смотрел в тот раз! Он мог представить всё на свете, даже мою смерть. Это было бы понятно для него. Но эти слова?..

И что за нелепое прощание? Ни объятий, ни поцелуев, ни слёз. Лишь оправдания и какие-то пустые заверения: "тебе ещё понравится", "всё будет хорошо". А он не мог понять, как ему может понравиться в обществе людей, для которых он — только предмет изучения, подопытное животное, неотлаженное оружие? Как мне может быть хорошо, если его не будет рядом? С ним ведь так нельзя. Ранди всегда всё понимал слишком буквально, у него к словам особое отношение с малолетства.

Я была вне времени, для меня всё стало одинаково долго. Я не считала дни, не отмечала даты в календарях, не умела подчиняться расписанию. Я даже радио слушала неохотно, хотя все санитарки стояли перед рупором едва ли не на коленях. Когда говорили "большие потери", "наши войска сдали" или "отступают по всем фронтам", хотелось закрыть уши. Как когда-то, его руками.

Я стала очень мнительной.

Что если Вольстер обманул меня? Что если Ранди отправили сразу на передовую? Если у нашей армии такое скверное положение, с чего бы правительству тратить время на обучение солдат, которые и без того сильнее и выносливее любого? Это же расходный материал, пушечное мясо. И вот он там, без меня, уже возможно… вот в эту самую секунду…

Из-за таких мыслей я часто просилась на ночное дежурство. Поначалу, когда я только привыкала к новому месту, а оно — ко мне, на меня смотрели насторожено, недоверчиво. Выжившая из Рачи, да ещё дваждырождённая. Таких "чёрные" убивали первыми, а тут… Ходили разные слухи, но со временем всё появилось само собой: доверие, понимание, взаимопомощь.

Первое время меня не могли накормить. Мне потребовалось полгода для того, чтобы восстановиться в весе. А рост у меня так и остался десятилетним. В госпитале никого не было ниже меня за исключением тех, кому провели высокую ампутацию. Первые месяцы меня волновал каждый миллиметр. Я становилась к стенке, просила меня померить и убеждала себя, что и впрямь выросла. На самом же деле, из-за повреждённого позвоночника, я практически перестала расти, хотя была и реабилитация, и курс физиотерапии.

"Ранди, кажется, я подросла. На полсантиметра. Вот увидишь, я ещё тебя перерасту".

Мне надо было дать ему отчёт в любой мелочи. Письма, да… только они и спасали. Поначалу неловкие, сумбурные, "детские", они становились с каждой неделей более откровенными, но менее оптимистическими.