За завтраком Марту попотчевали превосходным вином и провели беседу, за которой коротко и определенно, чисто по–английски, объяснили, что она, пользуясь своим реноме бесстрашной эквилибристки–парашютистки, должна побывать на всех французских аэродромах и основательно с ними ознакомиться. За это ей предложили 1200 франков в месяц содержания и уплату всех ее расходов, как путевых, так и случайных. Ей вручили два великолепных фотографических аппарата и тотчас же экзаменовали в умении обращаться с ними. Экзамен она выдержала блестяще, к великому удовольствию своих новых шефов.

И уже через пару дней Марта приступила к активной работе агента.

Для выяснения тайн французской военной аэронавтики Марта не раз обращалась к давно проверенному средству, популярному не только у женщин–агенток, — постели. Она легко сходилась с мужчинами и стала близкой подругой нескольких летчиков. Иногда она ночевала у них и крала технические книги, служебные приказы и разные бумаги, словом, все, что попадалось под руки и что, по ее мнению, относилось к тайнам военно–авиационной деятельности. Материалы эти она тотчас же приносила в магазин, за что ее осыпали деньгами.

В Назэре французская авиация испытывала в то время новый гидроплан. Марта Морейль отправилась туда и сфотографировала все, что было можно. Потом ее послали в Бордо осмотреть склады бензина и масла. На одном авиационном празднике она опять спускалась на парашюте и во время взлета на аэроплане, за спиною ничего не подозревавшего пилота, занималась фотографированием гавани тамошней военной авиации. То же самое, непосредственно друг за другом, делала она и в Циери, Гиере и Сен–Рафаэле. Снимки она скрывала в двойной подкладке своего манто. Чтобы не возбуждать подозрений, свою парижскую квартиру она оставила и все время разъезжала по пансионам небольших курортов Средиземного побережья, там же получая директивы от своих шефов из «радиоторговли».

Вскоре поручения ей стал давать уже сам директор Литер. Он посылал ей письма, представлявшие собой лишь листы чистой бумаги: после обработки их известным химическим веществом проступал текст написанного. Это химическое вещество долго было неизвестно французской разведке, в руки которой попадали некоторые их этих писем, так что она не могла ознакомиться с их содержанием.

Марта жила на французской Ривьере, когда вдруг получила подробное письмо с уведомлением своих шефов, что, по всей видимости, их стали подозревать в чем‑то и установили слежку. Они предупреждали, что под подозрением, по всей вероятности, может оказаться и она. Ей советовали во что бы то ни стало бежать из Ривьеры.

Марта решила, что все‑таки еще успеет через Париж уехать в Кале, а оттуда в Англию, но для этого ей надо было непременно увидеться с Литером: денег у нее едва хватало на билет до Парижа.

Она села в парижский экспресс и, одна в купе, занялась разборкой наскоро сложенных чемоданов. Все документы, фотографии и бумаги, которые, по ее мнению, могли ее скомпрометировать при возможном обыске в столице, она, не доезжая Авиньона, разорвав, выбросила в окно вагона.

К несчастью ее, в ту ночь было тихо, клочки бумаг так и остались на пути, где их через несколько минут подобрал, просто из любопытства, ремонтный рабочий, как назло во время войны служивший сержантом в действующей армии. При первом же взгляде на обрывки он понял, что они, обрывки, касаются военных тайн.

Рабочий немедленно отправился с ними на станцию, где тоже, словно нарочно, в буфете сидела группа высших чинов армии и между ними даже один представитель французской контрразведки. Последний знал, что Марту Морейль уже подозревают в шпионаже, и, когда рабочий положил перед ним свою находку и между разорванными, по всей вероятности недостаточно мелко, клочками он нашел обрывок какого‑то отдельного счета на ее имя, сомнений у контрразведчика больше не было, тем более что из обрывков ему удалось восстановить один тайный военный приказ.

Тотчас же по телефону, еще до прибытия поезда в Париж, он отдал распоряжение арестовать Марту.

После ареста на перроне вокзала она во всем созналась и выдала имена своих соучастников.

Допрашивавший ее офицер только покачивал головой: эту девушку он находил очень странной, ни лгать, ни пытаться скрыться она, видимо, не имела ни малейшего намерения: таких шпионок, которые бы сразу выдавали своих сообщников, в его практике ему еще встречать не приходилось. После того как она ответила на все вопросы, ее отвезли в следственную тюрьму. Врач этой тюрьмы, тотчас же посетивший Марту, вызвал по телефону офицера и заявил ему, что арестованная — редкий экземпляр истерички.

Марта потребовала бумаги и написала своим родителям, что она теперь занимается политикой и что в настоящую минуту на время находится под арестом, так как в ее руках случайно сосредоточились «тайные нити сложных политических проблем»…

По «наводке» Марты арестовали и троих англичан. Их радиоторговлю обыскали, но не нашли ни одной компрометирующей их бумаги. Французская контрразведка командировала тогда в Лондон своего агента, которому удалось выяснить, что англичане эти были: двое — военные действительной английской службы и третий — некий агент разведки. Далее было установлено, что радиоторговля имела в среднем не больше трехсот франков в месяц оборота. Все трое с этих доходов не могли вести такую широкую жизнь и притом еще содержать особую секретаршу, которую власти вскоре выпустили из‑под ареста.

Но самой серьезной уликой против этих троих агентов было показание владельца одного бара, который заявил, что директор радиоторговли Литер всю свою корреспонденцию получал не на имя своей конторы, а по адресу бара, и привел целый список адресатов, на имя которых приходили письма.

Англичане решительно вначале все отрицали, энергично защищаясь и не сознаваясь в занятии шпионажем, но ничего не могли возразить против неопровержимых доказательств их принадлежности к действительной службе в рядах английской армии.

Когда правительства обеих стран пришли к соглашению замять это неприятное для них обоих дело, шпионка Марта Морейль оказалась для безболезненного улаживания этого инцидента самым серьезным препятствием: ее словно обуяла фанатическая жажда откровенности; своими разоблачениями она исписывала целые кипы бумаги. Когда однажды ее вели на допрос по двору суда, где столпились парижские репортеры, ожидавшие ее прихода, Марта, узнав, что это журналисты, сказала:

— Прошу вас по возможности хранить молчание о моем серьезном деле, чтобы не позволить скрыться главным виновникам…

Дело становилось до такой степени скандальным, что его, наконец, прекратили. И когда кто‑нибудь напоминал о нем Виктору Эрве, он только с отвращением фыркал и цедил сквозь зубы:

«Shocking!».

Когда Марту выпустили из тюрьмы, она объехала все редакции в поисках экземпляров тех старых газет, где что‑нибудь о ней говорилось. На последние деньги она купила объемистый конверт и, вложив туда все газетные вырезки, отослала их своим родителям.