Это, далее,— побуждение прибегнуть под защиту, быть охраняемым и любимым.

Это — побуждение устранить психологический дискомфорт («несправедливость»). В истории именно оно является главной причиной стремления к социальным переменам.

Это — побуждение к агрессивности, необходимой для выживания человека во враждебном мире, связанное с побуждением к движению вообще.

Это — побуждение к удовлетворению половой потребности, стоящее, между прочим, в прямой связи с агрессивностью (мужчина должен победить соперников и саму женщину): женщина выступает как побудительница агрессии.

Это — побуждение к славе.

Это — побуждение к разрядке, к смеху, очень важное в суровых, строго регламентированных обычаем условиях существования первобытного и древнего человека.

Это — побуждение к лидерству, к тому, чтобы не только быть «не как все», но и возглавлять всех. Данное побуждение резко проявляется, как правило, в критические моменты истории. Заметим, что оно проявляется почти исключительно у мужчин (у женщин оно скорее проявляется в форме соревнования в привлекательности[19]

).

Каждое из этих побуждений должно иметь в архаической социальной психологии свое причинное начало — божество. Божество, как объяснение причинно-следственной связи через троп, входит в семантический ряд. Различные местные пантеоны божеств, если отвлечься от деталей, связанных с локальными условиями, определяются как причинные начала этих побуждений, а различаются развитием семантических рядов в повествованиях о них — мифах.

В фазе собственно первобытного общества доминируют, во-первых, семантические ряды, связующие божество с данной группой людей и с природой, а по тропу связи «части» и «целого» — со зверем, птицей, растением, определенным для каждой человеческой группы (тотемизм), и, во-вторых, вера в возможность прямого общения с организующим началом мира через особенно одаренных членов группы — шаманов или шаманок.

Пантеоны божеств явственно оформляются во второй (первобытнообщинной) фазе истории и сохраняются как социально-психологическое обоснование бытия обществ еще и третьей фазы — ранней древности — по той причине, что основная масса популяции ранних древних обществ является прямым продолжением популяций первобытнообщинных социумов.

Весьма существенно, что общинные мифологические религии, во-первых, локальны, во-вторых, не исключают одна другую, в-третьих, не носят догматического характера, в-четвертых, не имеют никакого отношения к этике, которая очень постепенно складывается сама по себе в практической жизни людей как ее организующее начало.

Не только в первобытных, но и в древних обществах не возникает противостоящих друг другу классовых идеологий: рабы своей идеологии не имеют, а зависимое и независимое население поклоняется тем же самым или типологически совершенно аналогичным богам. Существенной переоценки ценностей, а тем самым и явного социального переворота между чифдомами и ранним классовым государством не прослеживается, хотя меняется ценностное значение отношений между человеком и явлениями мира, т. е. как бы характер отношения между человеком и божеством. Проследить это изменение по большей части трудно, так как источники не позволяют исследовать хотя бы одно какое-нибудь общество последовательно — как в фазе общинной первобытности, так и в фазе ранней древности. Однако сам факт возникновения иной структуры производственных отношений, прежде всего факт разделения общества древности на классы, различающиеся по месту в процессе производства, заставляет нас выделить первобытнообщинный строй и строй ранней древности как две различные, последовательные фазы исторического процесса, сцепляемые фазовым переходом.

Если есть не одна первобытная фаза, а две, то в чем между ними социально-психологическая разница? Для первой фазы характерны тотемизм и шаманизм, для второй — генеалогические структуры пантеонов во главе с богом-«вождем» и его семьей — женой и сыном, весьма важные культы человеческого, животного и растительного плодородия, а также культ «богини-воительницы», социально-психологически отражающей импульс агрессивности. При этом верования не догматичны и совершенно локальны (при переезде в другое место естественно поклоняться местным богам;, характерна «большая вариативность мифов), и верования эти не связаны с определенно сформулированными этическими нормами.

В первой фазе отдельные группы людей достаточно отделены друг от друга в пространстве и обычно мирно сосуществуют, если не считать случайных стычек, в особенности в связи с похищением жен. Вторая фаза предполагает общество более богатое, в котором есть что вожделеть и есть что защищать, а часто и оружие становится гораздо более совершенным. Энгельс называет этот период «военной демократией», хотя считает ее не отдельной «формацией», а этапом в пределах первобытности. Эпитет «военная» действительно уместен: со второй фазы и до конца третьей фазы — ранней древности — наступает эпоха войны всех со всеми. Еще в Вавилонии начала II тысячелетия до н. э. не было выражения «чужая страна», «заграница», а было выражение «вражеская страна» — даже в письмах купцов-мореходов, плававших за границу со вполне мирными целями.

Мы не будем употреблять термин «военная демократия» — он неудачен как общее обозначение интересующей нас стадии развития общества. Далеко не все чифдомы были демократичными. Остановимся на термине «чифдом». Под этим термином имеется в виду развитое доклассовое и догородское общество. Его технологическая база — не ниже поздненеолитической или эпохи раннего металла (производство копалки, мотыги и ранней формы сохи). По характеру производственных и социальных отношений вторая фаза заметно отличается от первой. Действительно, хотя чифдом имеет и много такого, что объединяет его с обществом ранней древности, в нем уже выделились вожди, обладающие привилегиями, и социальные группы, окружающие вождя, — жрецы, военачальники и т.п. Однако эти группы складываются не как правовые, а как неформальные структуры. Поэтому наряду с советом вождей, дружиной, жрецами существует и народное собрание, объединяющее всех, носящих оружие. (Не исключено выступление в собрании и даже в совете и женщин.) Структурированность общества, в соединении со строжайшей регламентацией всех сторон жизни каждого, — это то, что отличает первобытнообщинную фазу от собственно первобытной. Маркс и Энгельс, рисуя общество первобытной свободы, все еще находились под влиянием руссоистских идей. На самом деле свобода личности была чужда этой фазе человеческой истории, но сильно было чувство коллектива.

Однако есть не меньше важнейших черт, объединяющих вторую фазу исторического процесса с первой, собственно первобытной фазой. Прежде всего, как в первой, так и во второй фазе существует нерушимая социально-психологическая общность между определенной группой людей и землей, которую она занимает,—общность, доходящая до идентификации. Никакое отчуждение земли не мыслится как возможное. Далее, хотя в общине есть известный привилегированный социальный слой, в ней нет эксплуатируемого производящего класса, который противостоял бы господствующему непроизводящему классу. Сельскохозяйственное (включая скотоводческое) производство, так же как и ремесло, осуществляется всей массой носящего оружие населения. Рабство не было неизвестно, но это было патриархальное рабство; положение раба мало отличалось от положения членов семейства, в котором вполне полноправным в любом случае был только его глава; рабский труд не являлся определяющим в общественном производстве.