Практика компрометации подследственных путем приписывания им каких-либо «сексуальных грехов» нередко применялась органами НКВД. Достаточно вспомнить случай, когда в начале пятидесятых годов следователи так называемого «сионистского договора» и «дела врачей», во главе с одиозным «Минькой» Рюминым пытались инкриминировать моральное разложение арестованной жене Молотова Полине Жемчужиной, обвиняя пожилую женщину в участии в оргиях с групповым сексом.

— В различных документах вы сообщали о себе противоречивые и неверные сведения. Это показала проверка. Вы делали это из-за шпионских и вражеских побуждений?

По тону следователя Эсаулова Ежов понял, что преступления, в которых он уже признался, не мог совершить питерский рабочий — чисто русский человек из пролетариата. У шпиона, вредителя, убийцы и заговорщика Ежова должны быть совершенно другие происхождение и биография, и сейчас следователь будет заниматься их корректировкой в соответствии, наверное, с уже имеющимися и согласованными с начальством заготовками.

В принципе какая ему теперь разница, исход уже предопределен. Его признаний хватит на несколько десятков смертных приговоров. Тут уж не до биографии.

— Да. Я умышленно искажал свою биографию. Делал я это из-за карьеристских целей, чтобы выдвинуться в партии.

Ответ явно не удовлетворил Эсаулова. Карьеризм не преступление, и в сравнении с теми грехами, которые взял на свою душу Ежов, это детская шалость. Поэтому следователь резко бросил:

— Не в карьеристских, а в провокаторских целях вы придумали себе другую биографию, чтобы обмануть партию, пробраться в ее руководство и разлагать ее изнутри путем вредительства и шпионства. Это было так?

— Да. Это я делал во враждебных, провокаторских целях для борьбы против партии.

— Теперь перейдем к выяснению тех данных, которые вы умышленно исказили. В официальных документах вы лгали, что родились в Петрограде. Сведений о вашем рождении в этом городе не обнаружено. Где вы родились на самом деле?

Ежов задумался. Такой негодяй, как он, никак не может быть рожден в «колыбели Октябрьской революции». Видимо, все документы, подтверждающие «выигрышные» моменты его биографии, изъяты и находятся в Следчасти. Нужно придумывать и новое место рождения.

— О месте своего рождения я знаю только со слов матери, по воспоминаниям раннего детства. Мать говорила, что родился я в городе Мариамполе, бывшей Сувальской губернии, Литва. Впоследствии уехал в Петроград. Данными о рождении в Петрограде я хотел подстроиться под коренного пролетария и старого революционера.

— О том, что ваш отец был рабочим, вы тоже наврали?

— Да, я наврал про это в таких же целях.

— Кто же на самом деле был ваш отец?

— Отец мой, Иван Ежов, родом из-под Тулы, из крестьян.

— Зажиточных?

— Да. Он служил в армии, в музыкальной команде, старшим музыкантом в Мариамполе. Там и женился на прислуге капельмейстера.

— Что делал ваш отец после демобилизации?

— Он был лесником и стрелочником на железной дороге.

— В дореволюционном петербургском справочнике значится Иван Ежов, владелец питейного заведения. Это ваш отец?

— Одно время отец владел чайной.

— У нас есть сведения, что эта чайная служила еще и притоном? Это так?

— Да. Она фактически была домом свиданий…

— Домом терпимости.

— Это был дом терпимости, и отец на этом зарабатывал. Когда чайную закрыли, он малярничал.

— С применением наемного труда?

— Не отрицаю, что в последние годы отец имел одного-двух наемных рабочих и был вроде подрядчика.

— Про свою работу слесарем на петроградских заводах вы тоже умышленно наврали?

— Я это сделал для приукрашивания. Слесарем я работал совсем мало, основным моим занятием всегда было портняжное ремесло.

— А теперь скажите, к какой национальности вы принадлежите?

— Я всегда считал себя русским и так значусь по официальным документам. Я родился в русской крестьянской семье.

— Не скрываете ли вы действительное национальное происхождение? Ведь ваша мать из Литвы.

— В официальных документах моя национальность значится более или менее точно.

— Что значит «более или менее»?

— Это значит, что моя мать родилась в Литве и поэтому по национальности является литовкой.

— В одной из ваших анкет вы писали, что знаете литовский и польский языки. Это мать вас научила?

— Нет. Мать и отец немного знали литовский язык, но дома на нем никогда не говорили. Я служил в Витебске в царской армии, а там было много поляков и литовцев. Вот я и выучил некоторые слова и предложения. Но говорить на этих языках я не умею, в анкете написал, что их знаю, умышленно, в провокаторских целях.

— Следствие располагает данными, что вы знаете еврейский язык. Почему вы это скрываете?

— Я не знаю еврейского языка, если не считать нескольких слов и выражений, которые я узнал от своих знакомых из числа евреев.

— А вот есть сведения, что со своей женой вы часто говорили по-еврейски.

— Это какая-то ошибка. Я не могу говорить по-еврейски. Да и жена, по-моему, знала еврейский язык плохо и никогда ни с кем из евреев на нем не говорила.

Эсаулов, видимо, был доволен результатами сегодняшнего допроса. Он быстро дописал показания Ежова и передал их ему.

Ежов, как обычно, прошелся по ним по диагонали, а потом быстро подписал каждую страницу. Все, нет больше русского потомственного пролетария, питерского рабочего-слесаря Николая Ежова. Теперь вместо него полулитовец мелкобуржуазного происхождения и сын владельца борделя, промышлявший когда-то портняжным делом.

В этот день старший лейтенант госбезопасности Эсаулов подписал протокол об окончании следствия. К тому времени, то есть за неполные девять месяцев, первый следователь Ежова Сергиенко заметно продвинулся в должности: ему присвоили звание майора госбезопасности и назначили заместителем начальника Следственной части НКВД СССР. Именно он своей подписью утвердил обвинительное заключение по делу Ежова.

Эсаулов монотонным голосом, иногда сбиваясь, зачитал обвинение. Ежову предъявлялось пять основных обвинений:

Закончив чтение, Эсаулов положил документ перед Ежовым и потянулся за графином с водой.

На текст Ежов даже не взглянул. Только теперь он понял, что произошло с ним. Смалодушничал, испугался побоев и такое на себя наговорил. Обманул партию, Сталина. Признался в преступлениях, борьбе с которыми отдал столько сил, работая и в ЦК, и в НКВД. Ведь, по сути дела, он струсил, пошел на поводу у настоящих шпионов и предателей — Берия и его своры. Что подумает о нем Сталин? Он же признался, что готовился отравить его.

Нет, нельзя умирать с таким позором. Ведь он взял на себя преступлений больше, чем совершил Зиновьев, Каменев, Бухарин и Рыков, вместе взятые. Пусть бьют, пусть издеваются, но он не признает этих страшных обвинений. Потребует встречи с кем-нибудь из членов Политбюро и все расскажет. Об этом обязательно узнает Сталин. Тогда пусть он и решит его судьбу.

— Вы согласны с предъявленными вам обвинениями? — спросил Эсаулов.

— Нет, — ответил Ежов. — Я требую, чтобы со мной встретился кто-то из членов Политбюро.