Но главным залогом успешной деятельности партизан было то, что обычно они заранее узнавали, что против них готовят войсковую операцию. Партизанская разведка работала очень эффективно, и автор уже объяснял почему. Даже если местному чиновному люду удавалось избежать ловушек, расставленных русскими дамами, им все равно приходилось нанимать представителей местного населения для выполнения различных подсобных работ. Это неизбежно на любой оккупированной территории, и результатом является появление там многочисленных шпионов. Возможно, никто из них в отдельности не был знаком даже с азами разведывательной работы, однако вместе все они представляли собой источник ценнейшей информации. Новость о том, что местная администрация готовит переброску войск, быстро доходила до каждого жителя, занятого работами на оккупантов. Именно поэтому многие операции против партизан оказались безуспешными. Войска выдвигались в намеченный район, солдаты открывали огонь, и вскоре пламя охватывало пустой лагерь, покинутый еще накануне ночью.

Главным способом действий партизан были диверсии. В районе Чернигова, Нежина и Прилук почти постоянно подрывались железнодорожные пути. Это значительно затрудняло переброску личного состава и военных грузов, а также служило причиной постоянных трений между немцами и венграми. В этих районах за охрану железной дороги отвечали венгерские войска, но, несмотря на их присутствие, партизаны как ни в чем не бывало продолжали проводить диверсии. Это выливалось в открытые скандалы, и, наверное, было бы правильнее написать не «несмотря на их присутствие», а просто «в их присутствии». Не было зафиксировано ни единого случая, когда венгры вступали в перестрелку с партизанами или захватили хотя бы одного из них в плен. Поначалу такое иллюзорное присутствие хоть как-то удерживало партизан от слишком наглых действий, но постепенно они почти открыто игнорировали подобную охрану. На Востоке, как, впрочем, и на Западе, Германия не могла похвастать хорошими союзниками.

Разнузданная диверсионная война на наших линиях коммуникаций прямо отразилась почти на каждом, кто нес службу на Восточном фронте: наши отпуска почти всегда отменялись. Зима 1941/42 года была необычайно длинной и суровой, и мечта об отпуске стала той маячившей передо мной «морковкой», которая помогала мне выживать день за днем. Наконец, наступил долгожданный день, но вместе с ним пришел и приказ об отмене всех отпусков. Мое счастье растаяло в одно мгновение, но что было делать, несмотря на разочарования, приходилось жить дальше. Это был уже мой третий отпуск, который был отменен.

Зимой какое-то время мне пришлось поработать почтальоном. При этом на мне было все то же обычное обмундирование, правда, я носил две шинели, две шапки, но зато всего одну пару обуви. Специального белья мне не досталось, а мои перчатки были бесполезны на русском морозе. Мне приходилось выполнять свои обязанности в самое холодное время суток, с двух часов ночи до десяти утра. Обычно в предрассветные часы мой нос и уши были настолько обморожены, что их можно было легко резать, и я бы не заметил этого. Мне удавалось «оттаять» только примерно к полудню.

К счастью, природа создала меня таким, что я хорошо переношу даже очень суровые холода и никогда не страдаю от обморожений. Но как и все мои товарищи, я очень страдал от нехватки зимней одежды, которая просто необходима солдату на службе. Это очень хорошо, если у вас есть возможность наблюдать за заснеженной улицей через окно теплой комнаты, но всем нам приходилось постоянно быть снаружи, в любое время и при любых погодных условиях. Многие приходили почти в отчаяние, возвращаясь мыслями об очередном несостоявшемся отпуске. Виноватыми в отсутствии одежды и отмене отпусков мы все считали партизан и их диверсии на железной дороге. Поэтому все мы точили на них зуб, а один из моих товарищей относился к этим людям с ничуть не меньшей фанатичной ненавистью, чем та, которую повстанцы демонстрировали по отношению к нам, оккупантам.

Но, рассказывая о партизанах, я не хотел бы давать искаженную картину того, что происходило на оккупированных территориях России. Для того чтобы уравновесить общую картину, хотел бы привести два факта.

Во-первых, германское Верховное командование вовремя осознало опасность сползания всего населения оккупированных территорий к активному противодействию нашим войскам. Поэтому сразу же вышло несколько приказов, в которых подчеркивалась важность того, чтобы невиновные люди не попали под жернова преследований. Во многих случаях эти приказы попросту игнорировались, и их авторы, скорее всего, даже не подозревали о том, насколько открытым и явным было это неповиновение. В конце концов, реальное решение жизненно важного вопроса о виновности или невиновности конкретного лица принимали младшие офицеры и унтер-офицерский состав полевой жандармерии.

Во-вторых, многие русские были настроены к нам весьма дружелюбно. Конечно, я говорю не о большей части населения и, разумеется, не о партизанах. Но меня самого часто приглашали попить горячего в чьем-нибудь теплом доме, где меня принимали с таким гостеприимством, что я уверен: оно не могло быть вызвано просто страхом. Это было просто доброе отношение одного человека к другому, своего рода союз людей в борьбе с суровым климатом.

В общем, мое изучение русского народа привело меня к убеждению, что, по большей части, эти люди довольно добродушны и всегда готовы прийти на помощь. Ближе к концу моей деятельности на поприще сбора вооружений мне часто нужна была помощь этих людей в доставке до места оружия или боеприпасов, с чем контингент моего маленького подразделения не смог бы справиться самостоятельно. Я тогда обратился к главе администрации городка, и он тут же выделил мне в помощь несколько человек. С большинством из этих людей никогда не было проблем: все они добросовестно работали и были с нами в прекрасных отношениях. С несколькими упрямцами я поговорил в твердой, но дружелюбной манере, а потом добавил к беседе дополнительный убеждающий стимул в виде сигарет. Так что вскоре нам удалось приручить даже самых диких и недоброжелательных, и вся наша партия работала без всяких «оппозиций».

Тем или иным образом мне довелось познакомиться со множеством местных жителей, и мы всегда приветствовали друг друга, встретив на улице. В Прилуках я поддерживал дружеские отношения с несколькими семьями, в основном это были женщины с двумя или тремя детьми. Превратности войны оставили их без мужчин: некоторые погибли, другие были в плену или все еще на фронте. Иногда о муже не было вообще никаких известий и надежды их получить. В результате таким семьям было практически нечего есть, они жили в мерзлых помещениях, где почти отсутствовала мебель. Вопреки приказам, я помогал этим людям дровами, спасая их от холода, а иногда мне удавалось поделиться с ними кое-чем из собственных припасов. Радость детишек, которым я приносил что-нибудь съестное, была настолько велика, что я не появлялся в их домах, если у меня нечего было им подарить, а если появлялся, то мне приходилось платить за эти маленькие радости из собственного кармана.

Другой услугой, которую мне удалось оказать одной из таких семей, была помощь в получении работы в оккупационной администрации для одной женщины. Это была вдова русского солдата, который был убит в бою где-то недалеко от Прилук. Женщина была очень рада получить работу и благодарна мне за помощь, которая помогла ей и ее детям выжить. Она не переставала благодарить меня и постоянно напоминала детям о том, в каком долгу все они были передо мной. Все это закончилось тем, что однажды раз и навсегда я получил у этих детей почетную должность «дядюшки», как они меня и называли все оставшееся время нашего знакомства.

Одной из причин моего сочувствия при виде всех этих заострившихся бледных лиц была та, в результате которой всегда появляется симпатия: мне и самому приходилось знавать такие времена. Вся моя юность прошла при постоянной угрозе голода и других бедствий. Война 1914— 1918 годов закончилась поражением и революцией; затем пришли инфляция и безработица. Очень часто я со слезами бросался к моей матери, требуя хотя бы кусочка хлеба, чтобы хоть как-то утолить терзающий меня голод. И в ответ она тоже часто заливалась слезами, потому что не могла ничего мне дать.