Я пытался утешить себя мыслью, что под Витебском скоро все нормализуется и тогда, еще до наступления зимы, я все же отправлюсь в желанный отпуск. Но как оказалось, на этом участке фронта положение так никогда и не удалось восстановить, и нам пришлось просидеть на своих позициях всю холодную мрачную зиму 1943/44 года.
Весной противник перешел в решительное наступление, и мне снова довелось поучаствовать в тяжелых боях, на этот раз пехотинцем. Меня перевели в пехоту, род войск, который я не очень любил по сравнению с танками. И мне пришлось воевать, уже имея в кармане отпускное предписание. Было бы преступной глупостью потерять этот драгоценный документ, поэтому после каждого боя я тщательно проверял карманы, чтобы убедиться в его целости и немного помечтать о том, что настанет день и я снова буду сидеть в вагоне поезда, который отправится на запад.
На этот раз противник совсем не давал нам передышки. Его войска вклинивались в наши позиции на всех участках, а нам приходилось, как это официально утверждалось, «отходить в соответствии с принятыми планами». Постепенно эти мифические планы заставляли нас отступать все быстрее, оставляя все большие территории. Примерно через месяц после того, как началось русское наступление, ничто уже не могло скрыть того факта, что нашей дивизии приходилось спешно отступать. (На рубеж реки Березины немцы откатились, в частности, из района Орши (на 180 км), уже через шесть дней после начала наступления Красной армии в Белоруссии, к исходу 28 июня, в районе Могилева на несколько дней позже. — Ред.)
Мы откатились на то, что справедливо называлось «временными позициями» вдоль реки Березины. Именно здесь мы планировали стоять насмерть и одновременно сосредоточивать силы для контрудара. Напрасные надежды! Русские к тому времени были настолько сильны, их было столько перед нашими позициями, что мы не могли даже временно выйти из боя для того, чтобы оборудовать настоящий оборонительный рубеж. Теоретически мы отступали перекатом — это когда одно подразделение удерживает противника, а другое отступает через его боевые порядки, чтобы закрепиться за ним и обеспечить возможность первому подразделению сохранить порядок при отходе. Но на практике мы двигались непрерывно и все время в одном направлении — в тыл.
Так случилось, что к реке Березине одновременно отошли от двадцати до тридцати немецких дивизий. Их части безнадежно перемешались друг с другом; солдаты и офицеры потеряли друг друга, и ни у кого не было ясного приказа, куда двигаться дальше. Все мечтали только об одном: оторваться от противника. Раненых оставили лежать там, где они лежали, и я до сих пор слышу их крики боли и ужаса. Но что еще мы могли сделать? Все тыловые службы были разгромлены, установленный порядок поломан. Теперь каждый был только за себя, лишь бы не попасть в руки русских.
Вдоль берега реки теснились перемешавшиеся массы людей и лошадей, орудия, танки, грузовые машины всевозможных марок, все это разбросанное самым причудливым образом. Это напоминало массовую сцену какой-то плохо отрепетированной трагической оперы; при этом музыкой служило завывание вражеской авиации. Самолеты русских сбрасывали в смешавшуюся толпу бомбы, прошивали ее очередями пулеметов и автоматических пушек. И все это продолжалось до тех пор, пока наш панический ужас не сменило холодное оцепенение, и все мы почти в бессознательном состоянии наблюдали за тем, что происходило вокруг. Единственным, что еще оставалось в нас, был инстинкт выживания.
Каждый маленький отряд пытался первым переправиться через мост. В борьбе за переправу люди бросались к реке, и это было похоже на то, как напиток вытекает из узкого горлышка бутылки. Потом следовал очередной обвал бомб и снарядов противника, который всех сметал с моста, и движение на какой-то момент замирало. Затем выжившие выбирались из-под мертвых тел людей, животных и груд металла разбитой техники, и этот бег к спасению возобновлялся. Все циклы повторялись с пугающим однообразием до тех пор, пока, наконец, сам мост с грохотом не рухнул в реку, и теперь единственным способом избежать смерти или плена было перебраться через нее вплавь. Березина — довольно крупная река; ее ширина составляет примерно триста метров. К концу того трагического дня вся вода в реке была красной от крови. Тысячи ослабленных или раненых утонули, так и не сумев переплыть ее. Были еще тысячи тех, кто не умел плавать и чьи беспомощные тела течение так же уносило прочь, как и тела их раненых товарищей. Наконец, русло реки было настолько завалено телами людей и лошадей, корпусами брошенной техники, что, когда я к концу того кровавого спектакля вышел на берег реки, мне открылся вызывающий ужас фантастический вид, что был, наверное, редкостью даже для Восточной кампании. Мне удалось переправиться через реку, почти не замочив обуви: я ступал по телам тех, кто когда-то наводил ужас на всю Европу. (Нечто подобное здесь уже происходило в ноябре 1812 г. Тогда Наполеон потерял в ходе переправы через Березину 50 000 убитыми, утонувшими и пленными из имевшихся у него 75 000. Русские потеряли в этом сражении 4000. И в 1812 г. река местами была доверху завалена трупами людей и лошадей. В ходе Белорусской операции Красной армии (23 июня — 29 августа 1944 г.) немцы потеряли 381 000 человек убитыми и 158 000 пленными. Безвозвратные потери советских войск составили 178 507 человек, санитарные 587 308 человек, было потеряно 2957 танков, 822 самолета, 2447 орудий и минометов. — Ред.)
Перебравшись на другую сторону, мы без передышки отправились дальше. Я до сих пор помню то блуждание вдоль дорог, через реки и бесконечные леса, под постоянной угрозой попасть под огонь противника. Иногда он настигал нас слева, и тогда все мы дружно тут же бросались вправо, иногда в нас стреляли справа, и все рассыпались влево. Плюс ко всему огонь русских постоянно настигал нас сверху. Так наша колонна и продолжала брести дальше, бросаясь из стороны в сторону, как пьяный червяк. А русские самолеты, взлетавшие с каких-то далеких аэродромов и беспрепятственно долетавшие до нас, продолжали методично сокращать нашу численность. Они сбрасывали очередную порцию бомб и выпускали залпы снарядов, а потом с победным ревом устремлялись обратно, чтобы пополнить запасы боеприпасов. А мы в это время устало выбирались из канав у обочины и даже не оглядывались, чтобы налитыми кровью глазами увидеть тех, кому довелось навсегда остаться позади нас. На некоторых участках нам приходилось еще хуже; такое бывало, если по неосторожности мы слишком близко подходили к позициям русской артиллерии, и тогда ее наводчики весело косили нас целыми рядами.
С самого начала я был частью той огромной толпы, что нескончаемым потоком брела на запад. Но затем постепенно из соображений безопасности мы начали разбиваться на небольшие группы, которые удирали, преследуемые противником, предпочитая двигаться в обход крупных дорог, которые становились для нас ловушкой. Теперь у врага вместо одной огромной легкой цели было множество маленьких мишеней, обнаружить которые было не так уж просто.
Во время тех скитаний я подружился с унтер-офицером, которого звали Макс. Мы договорились держаться вместе и пообещали поддерживать друг друга, пока способны двигаться. А если кого-то из нас двоих ранят и его придется бросить, то второй поможет ему, оставив оружие и боеприпасы, чтобы тот смог защитить себя, а если будет необходимо, застрелиться. Небольшой группой мы вышли к долине, которая упиралась с одной стороны в лесистые холмы. Где-то с другой стороны той долины должны были быть русские. Осторожно преодолев склоны холмов, мы неожиданно вышли на большую группу наших солдат из различных частей, с орудиями, автотранспортом и лошадьми. Однако мы решили, что не станем к ним присоединяться. Пройдя сквозь позиции этого отряда и снова углубившись в лес, мы набрели на другую группу наших товарищей, меньшую и более мобильную, чем предыдущая. Ею командовал генерал Дрешер, а в ее составе было несколько штабных офицеров и солдат, которых мы знали, в том числе бывший командир моего взвода. Я доложил офицеру о прибытии, и нам разрешили влиться в этот «партизанский отряд».