— Товарищ боец! — раздалось вдруг в ночной тишине. — Ваши документы!

Ко мне подошёл патруль. Солдаты были какие-то чистенькие, гладенькие. Видимо, ещё не воевали. Весёлым голосом объясняю, что я боец взвода разведки 1-го батальона 7-й бригады 10-го гвардейского авиадесантного корпуса, что я иду к своей тётке, которая живёт здесь, за углом, и что к утру должен вернуться к себе в часть.

— Давай увольнительную, — говорит старший.

— Да что вы, ребята!? Какая увольнительная? Штаб бригады был далеко, и комбат разрешил мне сходить без неё.

— Ничего не знаю. Предъявляй увольнительную.

Довольно долго мы так препирались.

— Идём в комендатуру. Там разберёмся.

Понимая, что выхода нет, иду с ними.

Комендатура помещается в здании городской поликлиники. Дежурный офицер, одетый почему-то в морскую форму, сидит в кабинете заведующего.

— Задержали дезертира, — докладывает один из патрульных.

Я в который раз рассказываю, как было дело. Офицера клонит в сон, и он в пол-уха слушает мои объяснения.

— Заберите оружие, отведите к остальным. Утром разберёмся.

Патрульные, стоявшие у дверей, идут ко мне. Тут я теряю самообладание, и всё дальнейшее происходит, как во сне. Я отскакиваю в угол, привычным движением перевожу автомат на бедро, взвожу затвор и направляю на патрульных. Сам не знаю почему, говорю выспренную фразу:

— Гвардейцы оружия не сдают. Буду стрелять.

Патрульные в недоумении замерли. Установилась напряжённая тишина. Рука офицера потянулась к кобуре. Я перевёл автомат на него. Тут он оказался на высоте. Неожиданно спокойным голосом он произнёс:

— Ладно, отведите его, как есть.

В зале стояло, сидело, лежало человек тридцать безоружных солдат опустившегося вида. Некоторые были пьяны. Я нашёл свободное место и улёгся. Мрачные мысли бродили в голове. Вместо того, чтобы гулять по городу, красоваться перед одноклассницами, я сижу в каталажке. Завтра меня скорее всего отправят в штрафбат, я расстанусь с родным батальоном, с товарищами. Наконец дала знать о себе усталость, и я заснул.

Утром новые, сменившиеся караульные вывели нас во двор оправиться. Потом арестованные стали возвращаться в здание. Я стоял в дальнем конце двора и игнорировал происходящее, как будто оно не имело ко мне отношения. Караульный пропускал мимо себя одного задержанного за другим, и, когда прошёл последний, вопросительно посмотрел на меня. Я продолжал стоять в полоборота к нему, ненавязчиво демонстрируя свой автомат. Внутри у меня всё дрожало, я боялся встретиться с ним взглядом, опасаясь выдать себя. Какое-то время он ещё смотрел на меня, потом повернулся и пошёл догонять ушедших.

Помещение поликлиники мне хорошо знакомо. Здесь год назад мне делали двадцать четыре укола в живот после укуса собаки. Погуляв ещё немного по двору, я уверенной походкой поднялся на крыльцо и через боковой служебный вход вышел на улицу.

Как на крыльях, я понёсся от этого здания.

— Товарищ боец! — раздался вдруг над ухом грозный голос.

Душа ушла в пятки. Неужели кто-то обнаружил моё бегство? Поворачиваю голову. Рядом стоит направлявшийся к комендатуре майор невысокого роста, одетый с иголочки. — Почему не приветствуете старшего по званию?

— Милый, — пронеслось в голове. — Да я готов тебя облобызать, не то что приветствовать. Слава богу, что ты остановил меня лишь из-за этого. Только не отводи меня в комендатуру.

Проникновенным, заискивающим голосом я прошу у него прощения, обещаю исправиться и никогда больше не нарушать устав. Он читает мне короткую нотацию и отпускает.

Боковыми улочками подхожу к своему дому и стучу в дверь. Раз, другой. Тишина.

Свой батальон я догнал только через три дня. Встретившийся начальник спецчасти удивлённо посмотрел на меня и сказал:

— А я отправил бумаги наверх, что ты дезертировал.

С наступлением темноты наша часть пришла сменить измотанный, почти выбитый кавалерийский полк. Он ушёл на пополнение, а мы начали размещаться в их окопах. Почему-то они были усеяны казацкими шашками. Видимо, убедившись в их ненадобности, кавалеристы обошлись с ними так же, как мы со своими штыками. Наши офицеры, ребята чуть старше нас, тут же нацепили шашки и портупеи и весь вечер щеголяли в них.

Наш взвод разведки занял несколько окопов около блиндажа, где располагался штаб батальона. До утра, когда должно было начаться, по-видимому, наше наступление, делать было нечего. Мы, несколько ребят из взвода, вылезли из окопов и пошли «прогуляться» на нейтральную территорию.

Сейчас я даже не могу понять, что нас толкало на такие действия. Приказов никто нам не отдавал, понимания того, что знание этой местности может пригодиться, у нас не было. Наверное, нами двигало любопытство, мальчишеская жажда приключений.

Итак, мы шли в сторону немецких окопов, осторожно всматриваясь в темноту и прислушиваясь к отдалённому шуму фронта: гулу артиллерийской канонады, разрывам мин и снарядов. (Помню, когда я оказался в госпитале и утром впервые пришёл в себя, меня поразила и даже испугала именно тишина.) Сейчас, когда мы двигались к немецким окопам, с их стороны тоже почему-то не доносилось обычных звуков стрельбы.

Уже видна линия окопов. Мы подошли к ним метров на 50, но оттуда не доносились ни выстрелы, ни голоса. Можно было повернуть назад, но мы всё-таки продвигались крадучись вперёд, ожидая каждый момент пули в живот. Наконец подошли к самым окопам и увидели, что они вроде бы пустые. Надо проверить, — может быть, немцы спят в блиндаже. Мы разделились. Двое ребят пошли вправо, а я влево по брустверу, не спускаясь в окоп. Вскоре я наткнулся на отходящую вглубь позиций траншею и пошёл над ней. Она упиралась в блиндаж. Его дверь была закрыта. Я остановился в раздумье: открывать дверь было рисковано, в блиндаже могли оказаться немцы. Вначале хотел бросить через трубу дымохода гранату, но потом решил войти в блиндаж через дверь.

Держа на изготове автомат в правой руке, левой осторожно, стараясь не скрипеть, открыл дверь и вошёл во внутрь. Там было тихо, и через минуту, когда глаза привыкли к темноте, я убедился, что в блиндаже никого нет.

Блиндаж был оставлен, как всегда, в идеальном порядке. Все бутылки были пустые, ничего съестного не оставлено. Я вышел наружу и присоединился к ребятам. Мы осмотрели ещё несколько блиндажей, ничего интересного не нашли и, не торопясь, двинулись к своим, тем более, что уже светало.

Не успели мы вздремнуть, как нас разбудил шум. Батальон готовился к атаке. Атака была необычной: в рядах атакующих находился весь штаб батальона во главе с комбатом. Я подошёл к комбату и сказал, что нёмецкие окопы пусты.

— Откуда ты знаешь? — спросил он недоверчиво.

— Ночью мы там были.

Я увидел сомнение в его глазах. Надо всё-таки сказать, что пули вокруг нас свистели. Вообще эти пули, пули на излёте, летят на передовой всегда, неизвестно почему и откуда. Кажется, немцев нет, а пули почему-то свистят. Впечатление такое, что они рождаются из воздуха. Бывалые фронтовики не обращают на них внимания (нельзя же всё время, да и не к чему, ползать по-пластунски). Впервые попавшие на передовую реагируют на эти пули, и по этому их можно опознать.