«Вовсе не читаемые» документы законсервировали на полсотни лет в архиве Министерства иностранных дел. В 1894 году другой академик — историк Н. П. Лихачев подверг сомнению категорическое заключение своего предшественника. Он не терял надежды увидеть невидимое и тем самым «дать русской науке целые открытия в области истории администрации и финансового управления Руси XIV столетия».

Пергаментные свитки вновь подверглись атаке химических реактивов. Эта атака была отбита: древняя тайна не хотела сдаваться без боя, она держалась насмерть.

Тогда-то и вспомнили о новом оружии, изобретенном Буринским. Оно сработало безотказно. «Сравнение кожаного документа XIV века, лишенного, по-видимому, всяких следов письма, — докладывал объективный наблюдатель академик А. С. Фаминцын, — и рядом фотографического снимка, сделанного Буринским, с ясным, отчетливым текстом, производило впечатление чуда и могло бы быть сочтено за мистификацию, если бы вся работа восстановления не происходила на глазах многих свидетелей».

Лавры и почести не обошли Буринского. Академия наук присудила ему Ломоносовскую премию. Петербургская фотовыставка — золотую медаль. Различные уважаемые общества избрали его своим действительным или почетным членом. Его открытие было официально приравнено к изобретению микроскопа. Д. И. Менделеев назвал его создателем второго зрения у человека.

Цветоделительный метод взяли на вооружение и физики, и медики, и биологи, и представители иных областей науки. Раскачались и юристы: прокуратура Петербургской судебной палаты отважилась создать судебно-фотографическую лабораторию и пригласила Буринского на официальную должность судебного фотографа, надеясь приручить его, купить должностью, званием, окладом.

Однако «безродный самоучка» отказался от этой сомнительной чести: «оставаясь человеком независимым», говорил Буринский, он сможет принести правосудию «несравненно больше пользы, чем в качестве чиновника канцелярии г. Прокурора Палаты». Буринский был человеком кристальной честности и не мог допустить, чтобы «служебная зависимость» оказывала «давление на его совесть». Так впоследствии он снова объяснял свой отказ идти в услужение, стоивший ему не только карьеры, но и доброго имени, здоровья, возможности служить истине, помогать людям.

«Наверху» не забыли слишком строптивого «выскочку». Из различных средств мести был избран один, далеко не самый оригинальный: против Буринского состряпали уголовное дело.

После смерти одного купца осталось огромное наследство, доставшееся его вдове. Однако неожиданно объявился еще один наследник — обедневший граф, представивший завещание, в котором купец передавал половину своего состояния графу. Вдова оспорила, завещание, считая его подложным. Началась судебная канитель.

Адвокат, представлявший интересы графа, обратился к Буринскому с частной просьбой изучить завещание и высказать свое мнение об его подлинности. Буринский, всегда охотно выполнявший такие просьбы, провел кропотливое исследование и написал адвокату, что при фотоисследовании документа он не нашел никаких следов скобления или травления и поэтому не имеет оснований считать его подложным.

Однако вдова не дремала. По ее настоянию солидная комиссия, в которую входили химики и криминалисты, признала завещание фальшивым. Трудно сейчас сказать, каким оно было на самом деле и сколь искренне действовали ученые мужи. Возможно, не обошлось и без взятки... Одно ясно: ошибался Буринский или нет, он действовал добросовестно, с полным сознанием ответственности за каждое свое слово.

Но уж слишком удобный был повод, чтобы разделаться с ученым, упорно отстаивавшим свое право на независимость и свободу. Буринского посадили на скамью подсудимых рядом с графом и его адвокатом, выдвинув против этого честнейшего человека заведомо вздорное обвинение: будто бы он намеревался ввести в заблуждение суд и, очевидно, разделить с мошенником солидный куш.

Присяжные, разумеется, оправдали Буринского, но имя его все же было скомпрометировано. Давний принцип: «Клевещи, клевещи, что-нибудь да останется», — сделал свое черное дело. Выдающийся ученый, отец судебной фотографии в расцвете творческих сил вынужден был прекратить экспертную деятельность, оторваться от практики, от активного служения правосудию. Он прожил еще восемнадцать лет, выпустил немало ценных трудов и пособий, но ни разу не переступил порог судебного зала в качестве эксперта. Его огромные знания, опыт, мастерство, его честность, неподкупность, прямота — все то, в чем так нуждается правосудие, пропадало впустую. Никому оно не было нужно. Только мешало.

Родина не забыла своего верного сына. Имя Буринского окружено почетом и уважением. Его работам посвящены много исследований, сообщений, архивных публикаций. Особенно потрудились над воссозданием благородного облика этого незаурядного ученого и человека профессор Н. В. Терзиев, ленинградские криминалисты А. В. Дулов и. И. Ф. Крылов и другие ученые, открывшие немало новых, дотоле неизвестных страниц его творческой жизни.

Но, конечно, лучшим памятником Буринскому является сам его метод судебно-исследовательской фотографии, нисколько не утративший своего значения в наши дни. Значительно усовершенствованный, обогащенный новейшими знаниями, современной техникой, огромным опытом десятков криминалистических лабораторий, он с еще большим успехом служит истине, являясь грозным оружием против ее врагов,

Буринский в свое время сам признавал, что выработанный им процесс распознавания невидимого «страдает... медленностью, хлопотностью, сложностью приемов и трудностью манипуляций, требующих навыка и сноровки». Дальнейшие усилия криминалистов были направлены на то, чтобы сократить и упростить этот процесс.

Большую помощь практике оказал, например, так называемый «оптический мультипликатор», сконструированный советским криминалистом А. А. Эйсманом, который, кстати сказать, является автором и других приборов, имеющих очень большое значение для практики судебной экспертизы. Оптический мультипликатор дает возможность намного ускорить явление невидимки народу, ибо при помощи проекционного фонаря удается сразу получать совмещенное изображение с трех и более негативов или диапозитивов.

Широко применяют усиление негативов химическим путем, отчего они становятся резче, контрастнее. В криминалистическую практику повсеместно вошла фотосъемка со светофильтрами. Умелый подбор светофильтров по специальной таблице также позволяет эксперту произвольно увеличивать и уменьшать контрасты. Эффект получается поразительный и, главное, быстрый.

Вот — расписка. Обычная расписка в получении денег. Несколько торопливо написанных фиолетовыми чернилами строк: Я, такой-то... получил там-то... тогда-то... за то-то... столько-то... и подпись. Как говорится, все честь по чести. Никаких следов подлога.

А расписка тем не менее подозрительна. Ревизор, проверявший бухгалтерию комбината, обнаружил множество нарушений, странностей, неувязок в отчетности. Вот и эта расписка противоречит банковской «проводке»: суммы не сходятся. Как быть?

Расписка попадает в криминалистическую лабораторию, где все противоречия устраняются буквально в два счета. Ее фотографируют с красным светофильтром, и подлог становится очевидным: последняя строка, в которой сумме проставлена прописью, на снимке просто не получается, Она исчезла. Начисто.

В чем же дело? Секрет прост: последняя строчка написана другими чернилами, нежели весь остальной текст. Глаз этих оттенков не различает: для него все фиолетовые чернила на одно лицо. Ну, а у фотообъектива, вооруженного светофильтром, глаз куда острее, внимательнее, тоньше. Палитра его богаче. Он нашел в ней оттенки, недоступные человеку. Эти «пустяковые» оттенки и раскрыли крупное хищение. Бухгалтер, промышлявший на подлогах, и его сообщники угодили в тюрьму.

В практике харьковских криминалистов М. В. Салтевского и В. Л. Голосняка встретился такой случай.

Мастера хлебоприемного пункта временно откомандировали на работу в один из целинных совхозов. Обычно в таких случаях заработную плату выдавали по месту временной работы. И когда мастер после нескольких месяцев отсутствия появился снова на своем хлебоприемном пункте, ему не собирались выписывать деньги, уже сполна полученные им на целине.