Вдруг, почти одновременно, небо с разных сторон разрезали яркие голубые лучи прожекторов. Взвыли сирены. Отдаленным громом ударили зенитки, сначала дальние, а вслед за ними и те, что были поближе. Непрерывный грохот многочисленных зенитных орудий и необычно мощный, нарастающий рокот моторов в вышине были не похожи на то, что приходилось слышать раньше. Я вылез на крышу вахштубе, где была моя каморка, и оцепенел от увиденного. На большой высоте, в четком строю надвигалась армада, состоявшая из многих сотен летающих крепостей. Бомбардировщики шли, не меняя курса, невзирая ни на слепящий свет прожекторов, ни на плотную завесу зенитного огня. Такое зрелище я видел впервые, хотя и пережил множество воздушных налетов. Таким оно и осталось в моей памяти, наверное, навсегда и до сих пор все еще продолжает являться во сне, воскрешая ликующий ужас той январской ночи.

Некоторое время я еще оставался на крыше. Подумал: а не пролетят ли бомбардировщики мимо, — показалось, что для бомбометания слишком большой была высота. Но когда понял, что вся эта лавина движется прямо на нас, — мне стало жутко. Только теперь дошло До сознания, что надвигается наша погибель.

Я быстро спустился вниз. На дворе перед бараками собралось несколько человек из лагерной обслуги. Все, как зачарованные стояли задрав головы вверх. Никто до сих пор не видел такого количества самолетов и такой фантастической световой феерии.

Заметались часовые на сторожевых вышках. Позабыв о своих обязанностях, они в страхе поглядывали вверх.

У меня не было возможности покидать лагерь в ночное время и ничего другого не оставалось, как присоединиться к тем, кто собрался на лагерном дворе и ждать, что же будет дальше.

Рокот тысячи моторов сливался в единый звенящий гул и с высоты спускался на землю всепоглощающим потоком. Но вот сквозь него пробился едва различимый шелест. В одно мгновение он перешел в сплошной вой и свист. Все бросились в небольшую траншею между бараками. Первая волна бомбардировщиков сбросила зажигательные бомбы — шестигранные стержни длиной в метр, начиненные фосфорной, самовозгорающейся смесью. Их было такое множество, что они напоминали струи сплошного ливня или града. В нашей траншее прямыми попаданиями ранило несколько человек. Одному, рядом со мной, «зажигалка» угодила в плечо и почти оторвала руку. У другого застряла в пояснице. Горела одежда, горел асфальт, заполыхали бараки и заводские корпуса. Только начали перевязывать раненых, как снова послышался вой и все кругом затряслось, закачалось и потонуло в страшном грохоте разрывов фугасных бомб и свисте осколков. Взрывом бомбы ближайшая к нам сторожевая вышка была превращена в груду щепы. На других вышках охранников как ветром сдуло. Едва затихли разрывы, снова послышался вой, а точнее, рев, не похожий на обычный звук падающих бомб. Это были так называемые «воздушные мины». Взрывы сопровождались воздушной волной огромной силы. Этой волной были практически сметены остатки пылающих бараков. А в вышине надвигалась новая волна летающих крепостей. Все кругом было охвачено пламенем. Нестерпимый жар и дым затрудняли дыхание, у людей изо рта и ушей текла кровь. Ничему живому в этом аду не оставалось места. Но это было еще не все. Я увидел, как над морем огня, бушующим на земле, в вышине вдруг появилось пламя. Казалось, само небо теперь вспыхнуло. Огненное покрывало из горящего голубым пламенем жидкого фосфора устремилось вниз, чтобы слиться с огнем на земле. Это было уже за пределом того, что может ощутить и вынести нормальный человек а потому дальше воспринималось уже как что-то потустороннее, апокалиптическое. Теперь я с уверенностью мог бы сказать: «Я видел конец света».

Удалялся гул моторов, глухо молчали зенитки. Только ревело и неистовствовало вселенское пламя. Ночь и зимняя стужа растопились в этом море огня Все смешалось — и время года и время суток… Горели стены траншеи, тлела одежда на еще живых и на трупах.

Карабкаясь по обломкам и телам, я выбрался из траншеи и через догорающую проходную побрел за пределы не существующего больше лагеря В ушах звенело, во рту стоял вкус крови, кашель раздирал грудь. Надо было бежать из этого ада. Но я и бежать не мог. Вспомнил о подрывных группах, об Эрнсте Вместо того, чтобы уйти, ноги сами повернули к горящим заводским цехам. Впереди — сплошная стена огня. Асфальт был покрыт слоем застывшего фосфора, который тут же воспламенялся снова, как только его касалась подошва ботинка. Стоило остановиться, и ноги охватывало синеватое пламя. Я осторожно продвигался вперед, старался держаться середины проезда, где жар от пылающих по обеим сторонам заводских зданий ощущался слабее.

Хотя бомбардировщики давно улетели, все еще раздавались взрывы. Никто не боролся с огнем, не видно было ни одной струи воды, ни одного действующего брандспойта Словно все пересохло и вымерло в этом мире. Снова подумал об Эрнсте, и тревожное предчувствие захолодило душу. Я постарался ускорить шаги, и вдруг лицо опалило нестерпимо ярким выбросом огня. Сильно резануло по голове На левый глаз опустилась красная марля, мешала смотреть. Хотел отвести ее в сторону, но понял, что это кровь.

Только под утро, сам не знаю как, дотащился я до дома Гюнтера. Здесь меня ждало тяжелое известие… Вместе с одной из подрывных групп погиб и Эрнст.

Оборвалась жизнь замечательного товарища и надежного друга. Оборвалась вместе с его жизнью моя ненадежная связь с Родиной.

Несколько суток после налета пламя уничтожало то, что не разрушили бомбы. Лагерь, где все мы находились был также полностью уничтожен. Большая часть людей, запертых в деревянных бараках, погибли сразу. Остальные разбежались. В городе, недавно еще практически не тронутом войной, теперь превращенном в руины, воцарились ужас и хаос. Спасательные команды не успевали откапывать заживо погребенных. Особенно значительны были разрушения от «воздушных мин» В отличие от обычных фугасных бомб, эта смертоносная новинка не крошила стены и перекрытия, а опрокидывала целые кварталы. Чтобы извлечь людей из подвалов, приходилось подрывать огромные куски стен Но чаще всею в подвалах оставалось мало живых. Воздушной волной разрывало легкие и люди умирали, захлебываясь собственной кровью.

По городу бродили непривычно растерянные гестаповцы. Искали разбежавшихся из лагерей, допрашивали рабочих, пытались найти виновников вывода из строя противопожарных систем. Оставаться в Эссене — значило подвергать риску тех, кто помогал мне. Да и делать здесь больше было нечего.

В штабе подпольщиков решали, куда меня лучше перебросить, во Францию или Австрию[6].

Сначала я скрывался в доме Гюнтера. Потом меня переправили в пригород, к его знакомой фрау Тишлер. Эта пожилая женщина потеряла на войне мужа и сына.

Благодаря ее материнской заботе я начал быстро поправляться: затягивалась рана на голове, да и нормальное питание восстанавливало силы Не принимая возражений, фрау Тишлер предоставила в полное мое распоряжение комнату сына и его обширный гардероб. Многие вещи были еще ни разу не надеваны. Судя по их размеру, рост ее сына и комплекция совпадали с моими. Я неожиданно оказался полностью экипирован. Да еще как! Такого количества рубашек, галстуков, обуви у меня никогда не бы то А после трех лет фронтового обмундирования и лагерной спецодежды, к такому обилию одежды надо было еще привыкнуть. Иногда по просьбе фрау Тишлер я сопровождал ее на прогулках. В добротном костюме, шляпе, в солнцезащитных очках и с тростью, я бы и сам себя не узнал, не то что… Прохожие, очевидно, принимали меня за ее сына. Впрочем, как утверждала фрау Тишлер и свидетельствовали фотографии, некоторое сходство действительно было.

Наконец появилось свободное время. Я написал портрет сына фрау Тишлер. Портрет поместили в рамку, и я повесил его на самое видное место в доме. Фрау Тишлер стала называть меня «майн зон» («мой сын»).

От нее я узнал, что на одном из здешних кладбищ похоронены русские военнопленные первой мировой войны. Мне очень захотелось посетить их могилы. Незадолго перед моим отъездом мы с фрау Тишлер отправились на это кладбище. По иронии судьбы оно находилось рядом с загородной резиденцией династии Крупное, известной как «Вилла Хюгель». Сам основатель династии уже давно отбыл в лучший мир, и его преемником стал зять, фон Боллен. Вилла представляла собой довольно скромное строение, огорожена невысокой легкой оградой. А рядом — недлинный ряд могил, и в конце я увидел то, что искал. На надгробных каменных досках четырех или пяти могил можно было разобрать наполовину стертые имена и фамилии русских, похороненных здесь в 1915–1916 годах. К сожалению, запомнилось лишь одно из них — Иван Хоробров.