Как перехватить «радиовыстрел», когда информация неторопливо записывается на пленку или проволоку, а потом со страшной скоростью выводится в эфир и занимает по времени доли секунды? Как придумать и провести комбинацию, в результате которой противник вынужден будет «показать свои уши»?

Как во время зарубежной поездки спрятать встречи с нужными людьми среди многих других встреч и контактов?

Как вообще получать нужную информацию таким образом, чтобы это не выглядело получением информации?

При всем при этом желательно постоянно быть в хорошем настроении и заражать им других, не срываться на товарищей по работе, даже если работа не получается, жить в семье, как все «нормальные» люди, радоваться тому же, что и они, стоять в очередях, вызывать слесаря-сантехника, добиваться путевки в дом отдыха, ругаться и мириться с начальством, растить и воспитывать детей, находить и терять друзей, жениться, разводиться, хоронить близких, «доставать» что-нибудь интересное почитать или билеты на концерт…

Адюльтеры преследовались оперативной «общественностью» с животным восторгом. Жена Николая П., сотрудника нашего отдела, слюнтяя и болтуна, миниатюрная, красивая какой-то загадочной красотой (достаются же такие таким!), полюбила молодого здоровенного красавца, недавно пришедшего в соседний отдел из «девятки». Муж оказался не таким уж слюнтяем и выследил любовников.

На базах довольно много, но сдержанно судачили о происшедшем, а вот партсобрание в том отделе было, как рассказывали, отвратительным. Нашлись и расследователи, и обличители, и любопытные; они устроили мерзкое копание в чужом белье и насладились этим процессом под хмурое молчание большинства. Люди в то время уже менялись и заставить их «единогласно» проголосовать за то, что хотелось кучке демагогов и начальству, было невозможно. Так что в тот раз шайке «борцов за чистоту наших рядов» пришлось удовлетвориться «обсуждением». Всеобщего «порицания» не получилось.

На партийных собраниях начали «прокатывать» неавторитетных начальников. Было такое и у нас, когда в партийное бюро отделения не выбрали пришедшего с периферийной партийной работы Виктора Петровича К. Так «пролететь» было для него смерти подобно: помимо отношений с коллективом это прямо влияло и на отношения с начальством.

Не выбран — значит, не пользуется доверием оперсостава. До сих пор помню его темно-красное лицо в президиуме собрания и беспомощный взгляд в сторону «сборщика металлолома»… Кстати, Виктору Петровичу эта «прокатка» пошла на пользу — он стал повнимательнее к людям, перестал их учить тому, в чем сам не разбирался, зачастил в бригады, стал участвовать в сложных заданиях, помягчел и в конце концов убежал-таки из «наружки» заниматься где-то аналитической работой.

Наши сограждане все чаще становились объектами слежки. Хорошо помню одно из моих последних заданий в «семерке» — кстати, усиленную бригаду возглавлял не я, как ожидалось, а офицер из тех, кто всегда работал только «за советскими». Очень нудный в общении, он запомнился мне еще тем, что громко чавкал во время еды.

На кого же были брошены эти «усиленные силы»?

А на одного из СМОГистов, разболтанного, неряшливого паренька, поэта Леню Губанова. СМОГ — Самое Молодое Общество Гениев (да-да, не меньше) чем-то напугало людей из «Дома 2», они даже приезжали специально инструктировать нас, пугая особой ответственностью задания и агрессивностью объекта слежки…

В «Юности» мне попались стихи Губанова, запомнил строчку: «На меня фасоль набросила белое лассо»…

Леню обложили со всех сторон, была подключена техника, которая использовалась редчайше. Поэт выпивал с такими же творческими умами, как и он сам, потом женился, ходил в прокуратуру, куда его вызывали с подначки «Дома 2» по каким-то претензиям к творчеству. Правда, посматривал по сторонам: видимо, перспектива быть объектом слежки ему импонировала.

Кого защищал КГБ от Лени Губанова? Кто подписывал и утверждал эти задания? Некоторые из нас утешались тем, что это, мол, «не наше дело. Как говорится, Родина велела»…

Мы гордились принадлежностью к Ордену, стремились «повышать квалификацию», учились, добивались успеха, переживали провалы и срывы, но исключительной нашу профессию (я имею в виду не только НН) считали только самые ограниченные, их было сравнительно немного. Гораздо больше людей со склонностью к суперменству я встретил в «Доме 2», а еще больше видел таких среди сотрудников разведки.

Врач, учитель, строитель — вот основные, благороднейшие профессии, без которых невозможны ни человек, ни общество. В нашей несчастной стране случилось так, что это самые непрестижные, самые малооплачиваемые профессии. Результаты очевидны, повсеместны и разрушительны…

Даже низовая, вспомогательная работа спецслужб окружена ореолом тайны, и это делает ее интересной, иногда увлекательной. Пресной она становится, когда ею занимаешься слишком долго или всю жизнь.

Я и сейчас считаю, что каждый, приходящий на работу в спецслужбы, должен хлебнуть низовой оперативной работы: «наружка», слуховой контроль, различные области технического обеспечения прекрасно «полируют кровь», воспитывают чувство ответственности за порученную работу, привычку уважать товарищей и многое другое. Надолго в этих службах следует оставаться тем, кому они пришлись по душе (таких немало), тем, кто по тем или иным причинам не хочет или не в состоянии одновременно учиться и работать, что, конечно, страшно тяжело, тем, кто просто не хочет карабкаться к чему-то более интересному по служебной лестнице.

Ткач был малорослый, коренастый, смуглый, с некрасивым, каким-то покореженным лицом и славной, открытой улыбкой. С тех пор как он привел меня на «кукушку», мы звали друг друга «крестный» и «крестник». Мы ни разу не работали в одной бригаде, встречались только в отделе или на базах, но почему-то многие старики (они казались нам стариками) в моей памяти сливаются с Ткачом. Это не значит, что все они были на одно лицо, нет. Среди них были типажи просто графской внешности и повадок, вальяжные, степенные, часто более напоминавшие объектов слежки, чем настоящие объекты.

Лица многих хранили отпечатки недоедания, войны, болезней, тяжелого физического труда. Большинству уже было поздно куда-то стремиться, «желать странного»; они мечтали о пенсии; весной те, у кого были «имения» за городом или в деревне, часами судачили — что сажать, как копать, где брать воду…

К концу моей службы в «наружке» большинство из них не претендовало даже на должность начальника опергруппы: молодежь набиралась опыта и умений, теснила их на вторые роли. И то: многие из них никогда не имели возможности учиться по-настоящему, были малограмотны и с трудом справлялись с работой, требовавшей быстрой реакции и молодых крепких нервов, физической выносливости. Почти никто из них не хотел садиться за руль и одним этим уже становился в некоторой мере «балластом» для мобильных, энергичных опергрупп, где все сыщики могли и заменить водителя, и побегать в пешем строю.

В середине 60-х годов тогдашний начальник «семерки», генерал Алидин, выхлопотал для своих сотрудников большое послабление — женщинам и сотрудникам охраны посольств год службы засчитывался за полтора.

Особенно все радовались за женщин — как уже говорилось, эта служба совсем не для них, но и обойтись без них невозможно. Интересно, каких девушек берут там на работу сейчас? Где те, с кем мне приходилось работать и дружить?

Я заканчивал учебу, наступили выпускные экзамены. Группы работяг-вечерников соревновались между собой за лучшие результаты; наша оказалась лучшей на потоке, мы сдавали успешнее других. Был скромный институтский вечер, потом наша группа устроила застолье в каком-то небогатом ресторане, но все это запомнилось плохо — внутри меня все орало: одолел, справился, вытянул!

Товарищи дудели в ухо: «Ну, теперь не продешеви, не хватайся сразу за что предложат, выжидай, присматривайся…»