Селиверстов хотел что‑то сказать, но Юра предостерегающе поднял руку ― и оба бойца снова замерли прислушиваясь.

Кто‑то бежал по лесу. Сперва треск сухих ветвей под йогами слышался позади, затем справа. Юра приподнял голову и увидел, как среди редких стволов мелькнула женская фигура и тут же исчезла за молоденькими соснами. Через минуту–полторы женщина появилась далеко впереди, и на этот раз ее увидел не только Коломиец, но и Селиверстов.

— Что за черт? Куда эта баба подалась? — озадаченно произнес Селиверстов, когда фигура женщины скрылась с глаз.

— Молодая… — сказал Юра.

― Как определил? Лицо видел?

— Нет, лицо у нее платком закрыто. А молодая — бегает быстро.

— Да, бежала резво, будто за ней гнались. И, главное, не по дороге. А дорога‑то рядом…

— Часто вертела головой, вроде как поглядывала по сторонам, озиралась.

— Заметил, да? Вот задача… Запомнил, как была одета?

— Обыкновенно: голова обвязана белым платком, серая кофточка, юбка темная.

— Правильно. Тогда пиши. Обязательно укажи, что бежала рядом с дорогой. Направление — юго–западное, одним словом, в сторону Кружно. Согласен? Пиши.

В блокноте появилась еще одна запись: «21.06. Земля. В ста пятидесяти метрах от поста и в двухстах от дороги была замечена женская фигура в белом платочке, серой кофте и темной юбке. Женщина эта бежала по лесу параллельно дороге Любязская Воля―Кружно, в юго–западном направлении и при этом часто озиралась по сторонам. Лицо рассмотреть не удалось, но по тому, как очень быстро бежала, можно судить, что молодая».

Ковалишин пришел снимать хлопцев с секрета еще засветло. Это был молодой, подтянутый и даже щеголеватый командир в отлично сидевшем на нем трофейном немецком офицерском мундире, перехваченном широким ремнем, коричневых, домотканого сукна, бриджах со шнуровкой ниже колен и начищенных до блеска сапогах.

Селиверстова восхищало умение Ковалишина следить за одеждой, пригонять ее к фигуре и всегда выглядеть так, точно он приготовился идти на парад или фотографироваться. И сейчас боец с удовольствием оглядел опустившегося рядом с ним на колени командира, уже протянувшего руку к Художнику за блокнотом. На рукаве мундира Ковалишина у самого локтя что‑то белело, не то приставший к сукну комочек пуха, не то паутинка, и Селиверстов решил снять эту пушинку.

— Что там? — с удивлением спросил Ковалишин.

— Перышко, — ответил Селиверстов, рассматривая то, что было зажато в его двух пальцах. — Маленькое перышко.

— В лесу чего не наберешься… — Взводный, брезгливо морщась, осмотрел рукав, отряхнул хорошенько полы мундира и принялся читать записи в блокноте.

В отличие от Селиверстова, Юра Коломиец недолюбливал своего взводного, считал его солдафоном, формалистом, способным придраться к каждой, даже не имеющей никакого значения мелочи. На лице Ковалишина почти всегда сохранялось выражение деловой сухости, озабоченности и даже высокомерия. Однако Коломиец должен был признать, что службу свою взводный выполняет безукоризненно и все его требования к подчиненным, как правило, обоснованны и справедливы. Возможно, неприязнь к командиру возникла у Юры только потому, что сам‑то он не отличался педантичностью и аккуратностью, а воинская дисциплина частенько была ему в тягость.

Ковалишин, недовольно морща губы, долго рассматривал записи в блокноте, и вдруг огорошил бойцов неожиданным вопросом:

— Тут написано — женская фигура… А вы уверены, что женская?

— А чья же? — удивился Селиверстов.

— Я спрашиваю — вы уверены, что это была женщина, а не, допустим, мужчина в женской одежде?

Селиверстов и Коломиец молчали. Предположение взводного показалось им невероятным, фантастическим, но после того, как оно было высказано, никто из них не решался полностью отвергнуть его.

— Мы с ней в бане не были, в речке не купались… — буркнул Селиверстов.

— Ага, не уверены, — спокойно резюмировал Ковалишин. — Значит, и писать нужно точно: не женская фигура, а фигура, одетая в женскую одежду. Ясно? Это же самое важное ваше наблюдение за весь день. Что за человек, куда, зачем бежал?

«А ведь он прав», ― подумал Юра.

Ковалишин снова взглянул на страницу блокнота. На этот раз его внимание, видимо, привлекли рисунки, и он скупо усмехнулся.

— Так, это ежик нарисован… Натурально! А это что? Орел? Самолет?

— Голубь…

— Бомбу на вас не сбросил?

— Я перепишу, ― сказал Юра смущенно.

— Пойдет и так, — после короткого раздумья махнул рукой Ковалишин. — Не надо бумагу портить. Только в следующий раз серьезней к своим обязанностям относиться следует. Воздух — это что? Самолеты. Может быть, кружил над лесом разведчик, фотографировал… Это важно.

— Даже звука самолета не слышали.

— Ну и слава богу. — Ковалишин поглядел на вырванный из блокнота листок, сложил вчетверо, спрятал его в нагрудный карман мундира. — Значит, так. Сейчас пойдем в роту. Повечеряете и никуда, — слышите? — никуда не отлучаться, спать не ложиться!

Лицо Юры расплылось в самодовольной улыбке.

— Что я тебе говорил, Селиверстов? Видишь, все по–моему выходит.

— О чем это вы? — поинтересовался взводный. Они уже шагали к дороге.

Ответил не Коломиец, а Селиверстов.

— Да это он говорит, будто сегодня ночью самолеты прилетят, гостинцы будут сбрасывать. Правда?

Ковалишин резко повернулся к Юре.

— Откуда тебе известно? — почти испуганно спросил он. — Кто тебе сказал?

— Никто не говорил, — пожал плечами Юра. — Сам догадался.

— Как это — догадался? — не отставал взводный. Он остановился и строго, с возмущением смотрел на бойца.

— Чего же тут хитрого? — пожал плечами Коломиец. — Во–первых, много секретов выставили для наблюдения. Это неспроста, значит, к чему‑то готовятся, чего‑то остерегаются. Кроме того, первая рота уже три дня на Черное болото ходит, площадку там чистят, хворост для костров заготовляют. А сейчас приказ — повечерять, спать не ложиться, быть на месте…

Похоже было, что у взводного даже дух перехватило, когда он услышал такие рассуждения. И не удивительно: ведь все, что касалось времени прибытия самолетов с Большой земли, а также места, где должны быть сброшены привезенные ими грузы, командование отряда обычно держало в строжайшей тайне, в которую до последнего часа были посвящены всего лишь несколько человек. И вот тебе на ― этот сопляк, Художник, которому никто ничего не сообщал, предсказывает, что и где именно должно произойти этой ночью. А опровергнуть его рассуждения трудно, его выводы логичны. Кажется, Ковалишин не на шутку рассердился.

— Вот ты какой, Художник. Распустили языки, холера вашей маме. Какое твое дело, куда и за чем ходит первая рота? Тебе дали задание — выполняй! Так нет, он рассуждает, философствует. Вот доложу капитану, тогда узнаешь.

Юра молчал. Он чувствовал себя виноватым, но не обижался на справедливый выговор взводного. Действительно, ему следовало бы держать язык за зубами и не высказывать своих предположений. Но в глубине души Юра торжествовал: выговор, полученный от взводного, только подтверждал его догадку. Теперь‑то он не сомневался, что этой ночью прилетят с Большой земли самолеты и сбросят на площадку у Черного болота тюки с оружием, боеприпасами, обмундированием и, конечно, почтой. Замечательно! Вот хлопцы будут рады…

Для Юры Коломийца, как и для каждого партизана, такое долгожданное событие, как прилет самолетов с Большой земли, было самым желанным и радостным праздником.

Партизаны шли по лесной дороге быстро и вскоре увидели впереди крестьянку, гнавшую к хутору козу. Женщина то и дело угощала козу хворостиной и сердито приговаривала: «Я тебе дам, я тебе дам, треклятая! Я тебе покажу, как веревку обрывать,.. Ишь, какие фортели выбрасывать начала».

Селиверстов и Коломиец смущенно переглянулись: это была та женщина, какую они видели, находясь в секрете. Теперь они ее узнали ― тетка Иванна. Все объяснялось просто: тетка Иванна носилась как оглашенная по лесу, искала свою пропавшую козу. Будешь бегать, если у тебя трое малых детей, а коза заменила корову, которую уже давно забрали немцы.