Экипаж бронеавтомобиля, имевшего крохотную «жилплощадь», состоял из двух человек — водителя и командира. (Водитель первого Романенко был старше меня чуть ли не втрое. До войны он возил высокое московское начальство.) Кроме них был еще и десант из двух человек. Один садился на открытый и застопоренный люк водителя, второй размещался на запасном колесе за башенкой. Его так и называли — «колесным». Ну, а если нарывались на огонь противника, тогда все втискивались в броневичок.

На полуторке с автоматчиками находился командир разведгруппы лейтенант Тряскин. За машиной шел второй бронеавтомобиль.

Неожиданно прямо на нас выскочили два мальчугана. Вначале решили было бежать, но затея остановились, стали махать руками. Я соскочил с первого броневика на Землю, подбежал к ребятам. Им было лет по десять: один одет в рваный тулуп явно с чужого плеча, другой кутался в фуфайку без рукава.

— Там немцы, дядя,— сказал второй и показал на северную окраину Степано-Разинского.— И танки у них есть.

Подъехала полуторка. Вскочив на подножку, я доложил Тряскину о том, что узнал от ребят.

— Каневский! — приказал начальник разведгруппы.— Жмем быстрее через открытую местность к Аксен-цу. Нельзя терять ни секунды...

Взревели моторы, и мы рванулись к замерзшей речушке. Сзади перекатами петляла полуторка.

Укрывшись за пологим бугром, начали внимательно осматривать населенный пункт. Ничего подозрительного. Вдоль изгиба Аксенца сиротливо стояли домишки с покосившимися заборчиками. Изредка в завьюженной степи возникали огоньки, да со стороны Тормосина что-то монотонно ухало, словно «бабой» забивали сваи. Неужели фрицы так поспешно отсюда драпанули?

Медленно начали приближаться к окраине хутора. Остановились, прислушались. Я легонько толкнул Рома-ненко в плечо. Но тот и сам уже догадался, что нужно поднять БА по скату чуть выше, чтобы улучшить обзор из смотрового люка. Спустившись в башню, я перезарядил пулемет и на всякий случай подготовился к открытию огня. Немцы, видимо, хотели подпустить нас поближе, да нервишки не выдержали: от крайних сараев ударили автоматные и пулеметные очереди. Да так плотно, что железная шкура броневика загудела под градом пуль.

Романенко моментально сдал машину на старое место, а автоматчики спешились и залегли в снегу.

Башня у БА-64 открытая. Я приподнялся, чтобы снять танковый шлем и надеть каску, но сделать этого не успел: каску буквально вышибло из рук, и она, продырявленная в нескольких местах, со звоном покатилась за борт. «Ладно,— подумал,— обойдусь и без нее. А теперь нужно хорошенько фрицам пощекотать нервы».

Послал несколько очередей в сторону сарая. Плотным огоньком потчевали гитлеровцев наши автоматчики слева. Со стороны же противника огонь заметно слабел. Ясно, выдохлись фюреры! Теперь — вперед, но с оглядкой: как бы какая-нибудь пушчонка не залаяла из подворотни.

Лейтенант Тряскин доложил по рации комбригу о создавшейся ситуации, тот приказал немедленно очистить населенный пункт и продолжить преследование противника.

Рассматривать деревню было недосуг: перед глазами пронеслись серые домишки, посеченные очередями, проплешины от разрывов гранат, трупы у заборов, свежие следы от гусениц...

Но где же танки, о которых говорили мальчишки? Как оказалось, стоял здесь подбитый танк, но немцы отбуксировали его к себе, оставив основному «гарнизону» прикрытие. На него-то мы и наткнулись... Поняв, что тягаться с нами трудно, да и село удерживать нет никакого смысла, горе-вояки сели на «опель-блитц», два мотоцикла и задали стрекача. Мы увидели их сразу же, как только проскочили окраину Степано-Разинского.

Но нам надо захватить «языка». Любой ценой!

И началась гонка. Романенко так газанул вперед, что у меня чуть шейные позвонки не разорвались.

Все ближе и ближе борт немецкой машины, четко различаю на нем номерной знак. Посылаю очередь в фартух тента «опель-блитца», но бронетранспортер бросило влево и он, потеряв ход, юзом пополз перпендикулярно движению.

Когда Романенко все же выравнял свой «гроб с музыкой», как мы окрестили БА-64, машина с немцами уже значительно оторвалась...

— Бей по мотоциклистам! — снизу кричит Миша Григорьев и яростно жестикулирует.

Посмотрел я на мотоцикл и чуть не рассмеялся: казалось, на необъезженную лошадь взобрались двое верзил и вот-вот она их сбросит на обочину. Мотает седоков в разные стороны, как тряпичные куклы.

Целюсь по задним колесам, но в этот момент корма броневика резко оседает назад: очередь ударила в спину того, кто держался за рогатый руль... Пепельный БМВ проехал еще несколько метров, развернулся и уткнулся передним колесом в стенку колеи. Сидящий в коляске пулеметчик стал перетягивать мертвое тело на свое место, попытался завести мотоцикл, но не успел... Выскочивший из БА Миша Григорьев настиг немца, перехватил ствол автомата на его груди, рванул на себя и в сторону, сильно и точно ударил коленом в пах. Гитлеровец сложился, как перочинный нож, и рухнул на землю. Мы взяли его за руки и ноги и понесли к машине, в которой сидели автоматчики.

...Блестит изрытый воронками снег. Блестит рябая от фугасных и минометных вмятин дорога. Голубеет небо. Чернеют брошенная фашистами техника, окаменевшие трупы... Мы наступаем!

— Гриша! — кричу Захарову, привалившись к холоднющей стенке бронетранспортера.— Как у тебя со знанием истории?

— Кое-что помню из учебников.

— Тогда слушай вопрос: когда Александр Невский по рылу надавал псам-рыцарям, что «свиньей» шли?

— В тысяча... тысяча...

— Правильно, в тысяча двести сорок втором.

Смущенный Захаров тянется за кисетом, пускается в рассуждения:

— История как бы повторяется, командир?

— Да, Гриша, повторяется.

Какой на фронте Новый год? Собрались в каком-то уцелевшем домишке, развязали сидоры, достали немудреный солдатский харч, разлили по кружкам водку. Смотрим на часы — без пяти двенадцать. Поднялись, только хотели сдвинуть кружки — в хату влетает запыхавшийся посыльный. Видно, здорово спешил:

— Ребята, немец зашевелился! Со стороны Акользина лупит из орудий и минометов... Вероятно, будет контратаковать.

Проглотив горькое содержимое из походной тары, начали собираться. Гриша Захаров со злостью загнал лезвие финки в столешницу:

— Сволочи! И песню не дали спеть.

В открытую дверь ворвался ветер, загасил свечи.

Дом опустел. На столе остались лишь кружки, пустые консервные банки — немые свидетели встречи Нового года...

А вокруг метались огненные всполохи, сухо трещала поземка. До слуха еле-еле долетали обрывки песни: До тебя мне дойти нелегко, А до смерти четыре шага-а-а...

Немцам так и не удалось тогда вернуть Тормосин. Четыре танка и две бронемашины сгорели праздничным фейерверком, а два батальона пехоты прожили в новом году чуть больше часа.

Обобщая боевой опыт разгрома группировки Манштейна, командование 2-й гвардейской армии дало, в частности, высокую оценку нашему корпусу. В боевом донесении говорилось: «...В разгроме тормосинской группировки противника большое значение сыграла быстрота действий 2-го гвардейского механизированного корпуса. Этот корпус добился успеха благодаря правильной организации удара, в котором главную роль сыграли тан-кодесантные группы, тесно взаимодействующие с главными силами и стрелковыми соединениями»*.

* Центральный архив Министерства обороны СССР. Ф. 303, Оп. 4005. Д. 73. Л. 13—И. (Далее: ЦАМО СССР).

Разрекламированная гитлеровцами «Зимняя гроза» так и не прогремела. В маленькой речушке Мышкова потонули большие надежды фашистов поправить дело под Сталинградом. Остатки недобитых частей и соединений Манштейна откатывались на запад к Новочеркасску и Ростову.

На юг и юго-восток от Донского займища широко раскинулась равнина, перерезанная долинами рек Сал и Маныч, — Сальские степи.

Для тех, кто вырос в степи, память о широком просторе с горячим дыханием ветра и бездонным голубым небом пройдет через всю жизнь незабываемой песней юности.