В 1940 г. офицерские лагеря были ликвидированы. Из Козельска первый эшелон вышел 3 апреля, второй — 6 апреля, из Старобельска первый — 5 апреля 1940 г.

Сейчас стало известно, что санкцию на уничтожение тысяч ни в чем не повинных людей дало в 1940 г. Политбюро ЦК ВКП(б), а непосредственно приговор был вынесен Особым совещанием НКВД СССР.

Следствие, проведенное в 1990–1992 гг. следственной группой Главной военной прокуратуры, выявило, что во рвах Катыни покоятся не только офицеры польской армии. Две трети интернированных составляли офицеры запаса: инженеры, учителя, адвокаты, врачи, преподаватели вузов, лицеисты, студенты, священники (капелланы).

Генерал Владислав Андерс писал: «Москва осуществляла план обезглавливания общества». Если учесть, что в это же время из Польши (куда входила и территория Западной Беларуси) депортировались семьи обреченных на смерть, сомнений не остается: уничтожался цвет интеллигенции. Причем в Катыни погребены лишь те офицеры, которые находились в Козельском лагере. Где завершился крестный путь их товарищей из лагерей в Старобельске и Осташкове, не было известно до недавнего времени. Сегодня установлены места их казни и погребения — лесопарковая зона в Харькове и поселок Медное в Тверской области.

Раскопки в Медном окончательно подтвердили: выводы комиссии Бурденко — ложь. «Окончательно» потому, что сомнения в достоверности представленных ею материалов возникли еще на Нюрнбергском процессе, катынское дело не было включено в приговор. И это очень показательно — советская сторона решение не опротестовала.

В заключении комиссии утверждалось, что «находящиеся в трех лагерях западнее Смоленска», были уничтожены в Катыни немцами после оккупации Смоленска, в сентябре-декабре 1941 г… Но Медное, как и сам Осташковский лагерь, не было ни дня под оккупацией. Сегодня доподлинно известно, что офицерский корпус польской армии был расстрелян НКВД в трех местах практически одновременно в апреле-мае 1940 г.

О том, как это было свидетельствуют протоколы допросов Петра Сопруненко, генерал-майора в отставке, с 1939 по 1944 гг. возглавлявшего Управление НКВД по делам военнопленных, и Дмитрия Токарева — бывшего начальника Управления НКВД по Калининской области (именно здесь размещался самый крупный Осташковский лагерь).

Показания двух высоких чинов НКВД позволяют представить, как готовилось это преступление.

В марте 1940 г. на совещание к Кобулову, заместителю Берии, вызвали начальников управлений НКВД по Калининской, Харьковской и Смоленской областям, их заместителей и комендантов. «А коменданты, чтобы вы знали, проводили в исполнение приговоры», — уточнял Токарев. Совещание носило инструктивный характер. «Кобулов нам объяснял, — свидетельствовал Токарев, — что есть указание (он, не назвал, какая это инстанция) о расстреле представителей карательных органов Польской Республики, которые были захвачены в плен при вхождении наших войск на территорию Польши и восточные ее области».

Получив задание, Токарев прибыл к месту службы в Калинин, куда вскоре прибыла группа высших офицеров НКВД из Москвы — майор госбезопасности Синегубов, начальник Главного управления конвойных войск комбриг Кривенко, комендант НКВД Блохин. Московские гости поселились в салоне-вагоне на станции и стали готовить «операцию по разгрузке лагеря».

Офицеров польской армии предстояло перевезти из Осташковского лагеря в здание НКВД, в подвале которого находилась внутренняя тюрьма. Она и была избрана местом казни 6 тысяч человек. Следствие выявило, что применительно ко всем трем лагерям действовала одна схема, была разработана единая технология уничтожения пленных. Маршрут смерти начинался в лагере, откуда пленных вывозили эшелонами, и проходил через внутреннюю тюрьму НКВД (сюда их доставляли со станции машинами), а заканчивался во рву, отрытом экскаваторами или вручную, в недалеком лесу, чтобы за ночь машина могла сделать побольше ходок.

Перед тем как расстреливать, узников заводили в красный уголок. Здесь сверяли данные, чтобы не случилось ошибки. Когда удостоверялись, что это тот человек, который должен быть расстрелян, надевали на него наручники и вели в подвал.

Приговор в исполнение приводили около 30 человек, вся комендантская команда, надзиратели, шоферы, сам Блохин. Технология была им и отработана. Блохин, Синегубов и Кривенко привезли с собой целый чемодан «вальтеров». Наши «ТТ» не выдерживали нагрузки и быстро изнашивались от стрельбы.

В первый день расстрелов Блохин зашел в кабинет к Токареву, который вспоминает: «Мы пошли в подвал, и я увидел весь этот ужас. Блохин надел спецобмундирование — кожаную коричневую кепку, кожаный коричневый фартук, кожаные коричневого цвета перчатки выше локтей. Я увидел палача».

У камеры смертников был второй выход, во двор. Через него вытаскивали трупы, грузили в машины и вывозили. Грузовых машин было 5–6. Они были открытыми, но с брезентом, которым закрывали трупы после загрузки кузова. По завершении «работы» Блохин отдал водителям указание брезенты сжечь. Кровь с кузовов смывали каждый день.

Хоронили пленных, сваливая всех в одну кучу. Закапывали экскаватором «Комсомолец». «Настоящая индустрия», как выразился Токарев. Расстрелы начались, когда ночи были уже короткие. В первый раз расстреляли 300 человек. Заканчивать «работу» пришлось на восходе солнца. Торопились, но не успевали. И тогда Блохин распорядился, чтобы больше 250 человек не привозили.

После каждого расстрела Блохин выдавал «исполнителям» приговора спиртные напитки, он закупал их ящиками, в том числе и за деньги, изъятые у приговоренных к расстрелу. «Когда это грязное дело закончили, москвичи устроили в своем салоне банкет, настойчиво приглашали меня, но я не пошел» (Токарев).

Завершение дела отметили и в Москве, правда, с некоторым опозданием. 26 октября 1940 г. появился секретный приказ за подписью Берия о награждении работников НКВД за успешное выполнение специального задания месячным окладом. В списке значилось 143 фамилии. Офицеры госбезопасности, надзиратели, вахтеры, шоферы.

Награда была заслуженной. «Мы не управлялись работать, спали всего по три часа», — свидетельствовал в своих показаниях Митрофан Сыромятников, старший по корпусу харьковской внутренней тюрьмы НКВД. Ему можно верить: он и другие его «коллеги» копали могилы, грузили трупы на машины, заматывали шинелями головы убитых, чтобы не кровоточили.

В лесных угодьях, принадлежавших харьковскому НКВД, выкапывались большие ямы с таким расчетом, чтобы в них могли въехать задним ходом крытые грузовики. Маршрут конвоирам был знаком: из центра города — по Белгородскому шоссе, затем поворот на грунтовку, издавна именуемую «черной дорогой». Не один год сюда свозили трупы расстрелянных в подвалах харьковского НКВД.

Однако, если до сих пор дневной «нагрузкой» было до десятка трупов, то на исходе 1939 г. стали привозить едва ли не полные кузова. Назад грузовики шли порожняком. Слова из показаний, как, впрочем, и документы, следовало проверить, ведь архивы были частично уничтожены, записи могли быть искажены.

Проведенная эксгумация подтверждает приведенные факты. Для ее проведения вырыли десятки ям на площади в несколько гектаров. В некоторых оказались только кости и обувь — сапоги и калоши с маркировкой «Красного треугольника». Это — наши. Видимо, перед расстрелом людей заставляли раздеваться донага. Уничтожение соотечественников велось продуманно, чтобы не оставалось следов. Но калоши превратились в вещественные доказательства.

Польских офицеров же, по всей видимости, спешили убивать быстрее — только этим можно объяснить то, что офицеров не подвергали унизительной процедуре раздевания. Из ям были извлечены золотые вещи с символикой, характерной для католиков. Были обнаружены, в частности, личные медальоны и чудом сохранившиеся персональные документы. Благодаря этому удалось сразу же узнать имена семерых погибших. Их сравнили со списками поляков из архивов НКВД. Эти офицеры значатся в них. Таким образом, подтверждено, что в лесу под Харьковом те самые, объявленные «пропавшими», командиры польской армии.