Если учесть, что из числа арестованных, дела которых рассматривали несудебные органы, к высшей мере наказания в тогдашней БССР приговаривалось не менее 45 процентов, то можно предположить, что в Вилейке с сентября 1939 г. по июнь 1941 г. к расстрелу было приговорено не менее тысячи человек.

Сотни жителей Вилейки и тогдашней области до сих пор числятся как пропавшие без вести в самые первые дни войны — то есть до оккупации города. Куда они могли исчезнуть? На их судьбу могут пролить свет строки из протокола заседания Бюро ЦК КП(б)Б от 22 июня 1941 г.: «Слушали: о заключенных, содержащихся в тюрьмах западных областей, приговоренных к высшей мере наказания. Постановили: поручить тт. Цанаве и Матвееву передать директиву об исполнении приговоров в отношении осужденных, содержащихся в тюрьме западных областей БССР».

А какая судьба постигла офицеров польской армии?

Согласно указанию Берии, они были сосредоточены в Старобельском (Ворошиловградская область), Осташковском (остров Столбный, озеро Селигер) и Козельском (Смоленская область) лагерях.

Называют различные цифры этой категории военнопленных. В среднем около 15 тысяч человек. Советское руководство не собиралось отпускать их из плена, как это впоследствии сделали немцы. Оно исходило из того, что эти 15 тысяч человек — офицеры, интеллигенты, священники, представляют собой цвет польской нации, ее военную и интеллектуальную элиту. Окажись на свободе, они обязательно станут организаторами и активистами антифашистского и антикоммунистического сопротивления. Естественно, такой вариант Сталина и Берию не устраивал.

Первоначально предполагалось передать офицеров польской армии немцам. Последние даже построили на территории генерал-губернаторства несколько специальных лагерей. Однако, в конце концов, в сталинском руководстве победило мнение, что пленных надо уничтожить. Сейчас уже известно, что санкцию на уничтожение тысяч ни в чем не повинных людей дало в 1940 г. Политбюро ЦК ВКП(б), а непосредственно приговор был вынесен Особым совещанием НКВД СССР.

Двадцать шестого сентября советские газеты опубликовали большой сообщение «Германское командование об итогах войны в Польше». На следующий день в Москву прибыл Риббентроп. Двадцать восьмого, когда еще догорали очаги открытого сопротивления фашизму в Варшаве и на Балтике, был подписан советско-германский договор о дружбе и границе. Кроме договора появился на свет еще один документ, расширявший пропасть между СССР и его будущими союзниками по борьбе с фашизмом.

Ну, а Риббентроп, навсегда покидая СССР, заявил сотруднику ТАСС: «Оба государства желают, чтобы мир был восстановлен и чтобы Англия и Франция прекратили абсолютно бессмысленную и бесперспективную борьбу против Германии. Если, однако, в этих странах возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это».

Вплоть до июня 1941 г. по Москве ходили слухи о том, будто Сталин и Гитлер скоро объединят Германию и СССР в одно государство: мол, там, в Берлине тоже социалисты, только с приставкой «национал».

Итак, все кончено. В школах Западной Белоруссии возобновляются занятия. Налаживается работа предприятий. Войска устраиваются в казармах. Жизнь продолжается — для тех, кто выжил. Развеселой частушкой ставит точку на происшедшем Лебедев-Кумач:

«Панской Польши нету больше, Хитрой ведьмы нет в живых, Не захватит в лапы Польша Наших братьев трудовых!»

В советское время не любили вспоминать об этой войне, которая чаще всего невнятно именовалась «советско-финляндским вооруженным конфликтом 1939–1940-х гг.». В СССР эту войну называли «финской», а в Финляндии — «зимней». А еще ее называют «незнаменитой». Ведь чего греха таить, немного добавила она славы и престижа великой державе и ее оружию.

Большая Советская Энциклопедия отводила событиям на Карельском перешейке всего одну страничку. Первые пять строчек статьи определяли суть войны коротко и категорично: «советско-финляндская война 1939–1940 гг. возникла в результате политики реакционного правительства Финляндии, превратившего территорию страны в плацдарм для возможного нападения агрессивных держав на СССР».

Часто говорят, что финская война позволила извлечь многие уроки при подготовке страны к Великой Отечественной. В известной степени с этим нельзя не согласиться. Сменился нарком обороны, произошли кадровые перестановки в армии, улучшилась боевая учеба войск.

Карелия — страна лесов, озер и болот. Говорят, когда эти непролазные чащобы сковываются трескучими рождественскими морозами, деревья начинают издавать целую гамму удивительных звуков. Это — Реквием, Реквием карельских лесов и болот, последняя заупокойная месса, звучащая в момент перехода человеком зыбкой границы жизни и смерти. Сколько советских солдат перешли эту границу в те годы, одному богу известно. Реквием нашим и финским солдатам, на чьих обелисках начертаны разноязыкие, но одинаковые эпитафии: «Погиб в боях за Родину».

Выбрав государственную независимость, Финляндия сделала выбор и в вопросе государственного устройства, став буржуазной республикой. Несмотря на активную советскую поддержку, в мае 1918 г. революция в Финляндии потерпела поражение.

Юрьевский мирный договор, заключенный в октябре 1920 г., стабилизировал отношения между двумя странами. Воспользовавшись крайней истощенностью своего вчерашнего сюзерена, финская сторона прибегла на переговорах к жесткому прессингу. В основном, это коснулось демаркации границы на Карельском перешейке. И в итоговом документе она декларировалась по линии старой границы между Россией и Великим Княжеством Финляндским, в 32 км от Петрограда, что разрушило исторически сложившуюся систему обороны северной столицы и сделало второй город страны теоретически досягаемым даже для артиллерийского огня с сопредельной стороны.

«Жестко, жестче, еще жестче — только так можно разговаривать с Советами!» — восторженно комментировали «крупный успех финской дипломатии» хельсинские газеты. Однако сыграть на временной слабости могучего соседа — вовсе не означало заручиться непоколебимым статус-кво достигнутого на будущее.

Именно там, в Юрьеве, была заложена одна из мин замедленного действия, которая два десятилетия спустя взорвет мир на Карельском перешейке. В свое время один из патриархов знаменитой политики финского реализма Юхо Кусти Паасикиви назовет этот «успех» в Юрьеве роковым для своей страны.

Объективно политический климат Европы определялся в то время тремя главными силами: обновленным англо-французским союзом, жаждущим смыть «позор Версаля», стремительно набирающей мощь Германией и многомиллионным исполином вчерашней России, идущей неведомым, а посему пугающим путем. Очень скоро становится ясным, что бросить якорь в тихой гавани Финляндии не удастся: слишком выгодное стратегическое положение занимала она, и европейским столицам далеко не было безразличным, для кого берега Финского залива станут неприятельскими.

На кого ориентироваться? Традиционно финские симпатии были на стороне Германии — настроения среднего и высшего офицерства страны не оставляли, казалось, возможности для иного выбора. Но… Рядом — Швеция, Норвегия — страны английской ориентации. Роман с Германией потенциально мог быть чреват подрывом скандинавского добрососедства. К тому же — Великобритания богата, влиятельна. Флот Ее Величества не имел равных на море.

Третья карта — Советский Союз отпала сама собой: слишком страшен был политический блок с «красными», слишком туманны и неопределенные перспективы. Да и с границей полной ясности по-прежнему не было. Между тем «жесткий курс» в отношении СССР стал, похоже, давать побочные явления. Многократно возросшая активность правых движений в стране, призывы «отодвинуть границу до Урала» и объявить «третье тысячелетие тысячелетием народов ледовитых морей», все это заставляло опасливо поеживаться даже видавших виды парламентариев. Эскалация ультраправых настроений явно коробила Лондон и Париж.