— В доме отдыха познакомились. Еще при Советской власти, — выдумывала Власовна. — Молодым пути не закажешь.

— Сами были такими… А свадьба когда? — выспрашивала любопытная Маланья.

Власовна развела руками:

— Какая теперь свадьба?.. Вот голод надвигается.

— У молодых свое на уме.

— И то правда.

Краска, предательская краска залила лицо Семена. Ему было стыдно взглянуть на девушку. А Клава хоть бы что! Отпрянув от окна, она жарко зашептала:

— Жених мой… Мама угадала: я давно люблю тебя, давно люблю.

С закрытыми глазами искала его губы. Семен еще больше смутился, что это она — шутит или опять за свое?..

— Все книжки читаешь, по ночам к кому-то бегаешь. Я боюсь за тебя, Сема, родной. Сегодня — живы, а завтра — кто знает… — Клава говорила тихо, в ее голосе не было привычной игривости. Наоборот, в нем слышалась давнишняя досада. — И о чем ты все время думаешь?.. С ним говорят, а он молчит и молчит. Тоже мне, Спиноза нашелся. А то не видишь, что возле тебя человек пропадает! И… по твоей вине!..

В коридоре звякнуло ведро. В боковушку протиснулась перепуганная Власовна:

— Беда, Сема…

— Сами слышали, — сердито прервала Клава. — А что, собственно, произошло? Ну, видела и видела, подумаешь!

— Как — что?.. У нее племянник — полицай. Иногда заходит самогонку хлебать. Как бы не напакостила.

— Вечно страху нагоняешь…

Власовна виновато заморгала глазами:

— Я — что… Вам виднее. Пойду ужин готовить, скоро Петрович с Николаем вернутся.

Семен молчал. Клава приблизилась, ее волосы коснулись его щеки.

— Так ты мне ничего и не скажешь?..

— На душе погано.

— Надоело прятаться?.. Я за тебя, Сема, жизнь отдам. Не бойся, верные документы достану: и паспорт, и прописку. Тебя на завод инженером устрою. Можешь вообще не работать. Я скрою, прокормлю. Вдвоем нам хватит. А то давай смоемся. Проживем, где тебя не знают. В переводчицах всюду нуждаются, моя профессия ходовая.

Он грубо сказал:

— Подумай, что предлагаешь… Мне, комсомольцу?

— О комсомоле забудь, у нас нет иного выхода. Не буду работать — в Германию угонят, тебя — к стенке. Насмотрелась, что они там, в жандармерии, творят: кровь стынет. Сегодня человек пятьдесят приволокли без разбора: женщин, стариков. Четверых на базарной площади повесили, толком не узнав фамилии. Для устрашения других. Остальных ночью ликвидируют. Для них, что клопа раздавить, что человека расстрелять — одинаково.

— Не простим мы им… никогда.

— «Мы»… кто это?

— Ты, я, весь наш народ.

Клава присела к столу:

— «Народ»! — это громко. А сколько осталось из тех, кто в гражданскую не уплыл за Черное море? А бывшие кулаки? А обиженные и обойденные? Отец, мать, Николай и я собрались эвакуироваться. Кто о нас позаботился? Никто. Сели начальнички в машины и укатили, свои шкуры спасли, а наши — дубить оставили. Тебя и то бросили, места не нашлось. И мы же виноваты?… Я б сейчас в Ташкенте в институте иностранных языков училась. Мечту у меня убили.

— Надо уметь забывать личные обиды, когда такое творится. — Семен сел рядом с Клавой. Руки Семена, лежавшие на столе, сжались в кулаки. — Откуда у тебя это… Откуда? Училась в советской школе, носила пионерский галстук. Тебе до предательства — один шаг.

— Что ты, Сема? Что ты? — встревожилась девушка. — Нервы сдают, там пристают с глупостями, в поселке — за службу презирают. Разве легко? — она всхлипнула.

Метелин участливо погладил ее волосы. Клава тут же улыбнулась:

— Ты сильный, все можешь. Научи, подскажи.

— В таком деле лучший советчик — собственная совесть. Ты переводчица. Узнай, где расположен штаб фон Клейста.

— Постараюсь. А зачем?

— К своим вернемся не с пустыми руками.

— Для тебя я все сделаю. Скажи, ты любишь меня?

Семен, осторожно отстранив ее, вышел из-за стола.

— Ни о чем таком думать не могу. Уедем к своим — поговорим.

Он ожидал, что девушка обидится. Но Клава лишь, вздохнула, она по-своему поняла его слова — они обнадежили ее.

— Ждать?.. Согласна.

— Нужны чистые бланки паспортов, пропусков, служебных удостоверений.

— Попробую.

— Передашь их Ирине.

Клава по-гусиному прошипела:

— И-ирине? Вот ты о ком печешься, голубчик! Пропади она пропадом, твоя Ирина!

Семен отшатнулся:

— Клава, опомнись!

Но она твердила свое:

— С ней путаешься… с белобрысой пигалицей? Не выйдет! С ней таскаешься, собственными глазами видела, она в саду тогда тебя ожидала. «С одним человеком встретиться надо!» Прямо бы говорил — к бабе, мол, ухожу.

— Замолчишь ты, наконец? — Это крикнул Николай, незаметно вошедший в комнату. Подскочив к сестре, влепил пощечину. — Говори, да знай меру!

Размахивая руками, Николай бросал обидные слова:

— Всю фамилию испаскудила, дети и то овчаркой тебя кличут. Ух, так бы и размозжил крашеную рожу! А еще других обзываешь, ты Ирининого ногтя не стоишь.

Клава, притихнув, вслушивалась. Николай, с презрением взглянув на сестру, позвал Семена:

— Старики ужинать кличут. Пойдем.

За ужином Семен чувствовал себя неловко. Выпив стакан чаю, вернулся к себе. Девушки в комнате не было. Стал укладываться спать, но из-за двери послышался голос Николая:

— К тебе можно?

— Заходи. Как Клава?..

Николай сказал другое:

— Мама мне о Маланье рассказывала. Придется перебазироваться.

— Чем скорее, тем лучше. К кому только?

— Завтра с Мишей Поляковым потолкую.

— Я уже говорил об одном хуторе.

— Дай слово, что ответа будешь ждать здесь.

— Даю. О Клаве стоит подумать, она не совсем потерянный для нас человек.

Николай с горечью, но твердо возразил:

— Потерянный. В народе говорят: свинья не родит бобра. Клавка — тот единственный случай, когда произошло наоборот.

— Одумается, если по-серьезному за нее взяться. Молодая ведь.

— Влюбилась она в тебя. Имя Ирины терпеть не может. — Неожиданно Николай посоветовал: — А ты того… приголубь ее. Ну, как другие мужчины, не любя… Иначе черт знает что натворит!

Нелепое предложение поразило Семена:

— Коля, как не стыдно, я готов ударить тебя! Николай рассмеялся:

— Не способный ты на подлость. Тогда опасайся Клавки… Завтра из дома не выходи до моего возвращения. Я с Поляковым посоветуюсь, как нам быть.

Семен тревожно ждал весь день. Не зная, как убить время, шатался по квартире. Вошел в узкую комнату Николая. На стенке прилажена самодельная полка. На ней аккуратно расставлены учебники по высшей математике, философии. Второй ряд отведен классикам — Пушкину, Лермонтову, Льву Толстому, Чехову. Здесь же в твердом переплете роскошно изданный роман Войнич «Овод» — любимая книга молодого Лунина.

В сумерках вернулась Клава, в чем-то упрекала Власовну, долго плескалась у рукомойника. Потом послышались звуки гитары.

В халатике из набивного креп-марокена Клава выглядела очень эффектно. Уверенная в себе, шумно ворвалась в боковушку, ловкими движениями накинула на дверь крючок. Подойдя к Семену, обхватила шею руками:

— Сема, любимый, будут документы, будут. Не могу я без тебя. Не хочешь жениться, давай так… понимаешь? Я на все согласна… Твоей хочу стать, — с трепетом шептала она, будто ничего вчерашнего и в помине не существовало.

Такого оборота Семен не ожидал — растерялся, остолбенел.

— Я твоя, твоя… — Клава иступленно целовала его.

Семен обхватил девушку руками, крепко сжал. Она легонько застонала, торжествующе громко рассмеялась. Захлебывающийся ее смех вернул его к действительности. Семен отбросил крючок с двери. И сделал это как раз вовремя. Без стука вошел Николай, сделал вид, что не заметил разлохмаченных волос, пылающих щек сестры, строго приказал ей:

— Иди к себе!

Клава пулей выбежала из комнаты.

— Урод, пустышка, — бросил вслед сестре и к Метелину: — Собирайся, Сема, выход найден. Миша ходил советоваться.