Все-таки на хуторе ему тяжело, одиноко. Связь через Василия не может заменить живого общения с друзьями. Особенно скучал по Ирине. Теперь ему казалось смешным его поведение у Трубниковых. Эта нарочитая сдержанность, разговоры только о деле. Именно тут, на хуторе, Метелин понял, как дорога ему Ирина.

У базара Семен бегло осмотрел вывески мастерских и, остановившись у одной из них, уверенно открыл дверь. Темный угол низкого помещения был забит разным железным хламом: ржавыми листами, погнутыми ведрами, кастрюлями, самоварами, кусками проволоки и прочей дрянью, которую добрые люди давно выбросили на свалку. У окна, сгорбившись над низким верстаком, сидел Максим Максимович, занятый прилаживанием дужки к солдатскому котелку.

Взглянув на Семена, приветливо проговорил:

— А, сынок, здравствуй.

Отложив в сторону котелок, достал из-под верстака хлеб, склянку с солью, луковицу, вареную морковь. Как бы оправдываясь в чем-то, сказал:

— Погляжу, не привел ли кого следом?

Он рывком открыл дверь, выглянул наружу, немного повременив, вышел на улицу. Осмотревшись, прикрепил к двери табличку: «Обеденный перерыв». Вернувшись, разрезал надвое луковицу, посыпал хлеб солью. Указал подбородком на верстак, пригласил:

— Присаживайся… — Но сам есть не стал. — Вызвал тебя вот зачем… Приказано всем горожанам с лопатами, кирками, ломами явиться на сборные пункты… Закрываются учреждения, школы, заводы, кроме тех, что заняты ремонтом военной техники. Всех жителей, елки-моталки, выгоняют сооружать оборону в самом городе, отдавать Приазовск им очень не хочется.

— Такого с немцами еще не бывало! — воскликнул Метелин. — Василий говорил: и кладбище расширяют, число госпиталей увеличивают…

— Ростов облагоразумил, — улыбнулся Максим Максимович. — Людей и техники угробили много, а «воротами» Кавказа попользовались каких-нибудь семь дней… Фон Клейст побаивается, чтобы такой же конфуз под Приазовском не повторился. Вот и закапывается в землю.

— Обороняться он вроде бы не приучен, — сказал Метелин.

— У него еще все впереди… Тут вот сводка Совинформбюро о Ростове. Надо бы поскорее, елки-моталки, до населения ее довести, а заодно народ с победой поздравить. Я кое-что набросал. Почитай-ка, а я послушаю.

Они отошли в угол, чтобы с улицы не привлечь к себе внимания. Метелин начал:

— «Дорогие наши отцы и матери, братья и сестры, все жители Приазовска!.. От имени городского комитета комсомола мы поздравляем вас с победой — Ростов-на-Дону снова советский, свободный!..»

Читаю — и прямо не верится, Максим Максимович, — не выдержал Семен и, переводя дыхание, продолжал:

— «Близок день и нашего освобождения! А чтобы он скорее пришел — становитесь в наши ряды борцов с фашизмом, бейте врага, пока не треснет его хребет!..»

Прослушав до конца листовку, Максим Максимович сказал:

— Вот еще что, сынок. Вчера меня посетил товарищ Сидоров Владимир Владимирович. Тебе и твоим хлопцам наказал кланяться. Мы с ним кое-что уточнили. Будем действовать совместно с его партизанским отрядом. Обстановка, елки-моталки, действительно обнадеживающая. Ты Лысый Курган на берегу Уса помнишь?

— Конечно.

— Его наши обошли, на пятнадцать километров вклинились в немецкую оборону. Это на севере. И от Дубовой рощи враг выбит. А это уже юго-восток! Мы с тобой люди не военные, а понять можем. Красная Армия берет Приазовск в клещи, бьет вражеские фланги, вот-вот в город ворвется.

— Это же здорово!

— От восторгов пока воздержимся. На наш участок враг срочно перебрасывает свежие танковые части. Бои предстоят жаркие. Одно ясно: впервые немцы вынуждены не наступать, а обороняться. А это кое-что да значит! Тут от нас для Красной Армии подмога потребуется. Как только наши части прорвут их оборону, мы ударим с тыла.

— На заводах созданы тридцать две боевые группы из молодежи, — сообщил Метелин. — Ребята рвутся в бой.

— А оружие? Автоматы, пулеметы?

— Маловато… Но у нас есть одна задумка, — сказал Метелин. — На комбайновом заводе они организовали мастерские по ремонту оружия. Так вот…

Максима Максимовича заинтересовала задумка Метелина, он принялся выспрашивать, что и как. Семен на все его вопросы отвечал обстоятельно…

Лукич и Николай Лунин уже несколько недель ведут наблюдение. С немецкой точностью, каждую субботу в одно и то же время за отремонтированным оружием приезжают одни и те же люди. Перед выездом с территории завода они останавливаются у проходной и заходят к начальнику караула. Все до мелочей продумано.

Провожая Метелина, Максим Максимович строго предупредил:

— Накажи хлопцам не своевольничать. А то есть такие горячие головы. Всем ждать сигнала. Ударим в спину — по штабам, узлам связи, когда нам скажут. До этого — ни-ни!

От Максима Максимовича поспешил в медпункт, к Ирине. Сколько не виделись, а девушка встретила его более чем холодно.

Сделала вид, что занята неотложными делами: что-то искала на столе, переставляла склянки, перелистывала журнал приема больных… И все это как-то уж очень нарочито.

Семену хотелось так много ей сказать: и порадовать новостью о наступлении Красной Армии, и хотя бы намекнуть на то, как ему там трудно без нее. Но подавленность Ирины и даже какая-то отчужденность его отпугивали. Ни о чем подобном он говорить с ней сейчас не мог.

Чтобы прервать затянувшееся молчание, Ирина сказала:

— Листовки мы теперь разносим по почтовым ящикам. Для этого привлекли группу учителей.

— У Маслова как идут дела?

— Отлично. Еще несколько паровозов на длительный ремонт отправили.

— Пожалуй, ему уже пора заметать следы. А то и себя подведет и Петра Петровича… Передай Юрию, что комитет решил направить его в порт, в доке работать. Пусть обратится на биржу труда к Вале Поляковой. Мы с нею уже условились, она поможет. Ну, а как ты?

Ирина скупо рассказала о том, как обвела вокруг пальца врачей-экспертов. Для горожан слово «биржа» было ужасно. Через нее лежал путь на каторгу. Но в Германию не брали больных трахомой, экземой, туберкулезом. Спасая советских людей, врачи-подпольщики выдавали фиктивные справки. Трубникова зерном клещевины натирала глаза здоровых людей, веки краснели, как при трахоме. Такое массовое «заболевание» вызывало у немцев подозрение. Одну молодую работницу из депо положили в госпиталь для тщательного исследования.

И тут помог Юрий Маслов. Через знакомую санитарку, работавшую в госпитале, передал девушке приготовленный Ириной порошок клещевины. Эксперты подтвердили прежний диагноз: трахома.

— В других местах пользуются твоим методом?

— Кажется, да.

— Ну, а о себе что же ничего не расскажешь?

Ирина удивленно посмотрела на Семена.

— Как там Надежда Илларионовна? — поспешил добавить он.

— Ничего. Клава раза два прибегала. О тебе все спрашивала. Волнуется очень.

— Для нее меня нет.

Расхрабрившись наконец, Ирина приготовила вопрос: «Муж ли он Клавы? Или это…» Произнести не успела, вошла медсестра.

Ирина повернулась к умывальнику, стала намыливать руки. Семен на бланке рецепта написал: «Хорошая! Я люблю тебя. Всю жизнь одну люблю». И вышел.

Вымыв руки, Ирина автоматически спросила:

— Много больных?

Медсестра пододвинула ей записку:

— Тот оставил.

Ирина смутилась, почувствовала, как краснеет…

Осматривала ли больного, выписывала ли рецепт, что бы ни делала, перед ней во весь рост стоял Семен — худой и бледный. «Дура я, набитая дура! — укоряла себя. — И что наделала! Бежать за ним?.. Нельзя». Сердце сжималось от стыда и раскаяния. Одно утешение — записка. Тайком раз десять прочитала ее.

После разговора с Максимом Максимовичем Метелин сразу взялся за подготовку боевой операции.

Местом его встреч с членами подпольного комитета комсомола служила заброшенная баня, сложенная из белого ракушечника на берегу речки Чернушки. Прежде в этом районе размещалась небольшая деревушка, носившая такое же название. В годы первых пятилеток Приазовск, разрастаясь, подступил к деревушке, затем вовсе поглотил ее. На месте деревянных хат воздвигли многоэтажные кирпичные дома, школу, магазины. От стародавнего сохранилась лишь эта полуразрушенная баня, стоявшая на откосе, заросшем кустарником.