На заводе закончилась смена: старики, женщины, подростки брели устало, не глядя по сторонам и почти не разговаривая между собой.

Наконец, показался Михаил Поляков — высокий, щеголеватый мужчина, в кепке с широким козырьком. Уловив знакомый голос, направился к продавцу семечек.

— Зачем здесь?..

Ежик провел ребром ладони по горлу.

— Чэпэ. — И, оглянувшись, громко добавил: — Берите оптом, сделаю скидку.

— Иди за мной, но не сразу.

У Полякова был вид преуспевающего дельца. Он действительно многого достиг: назначен технологом цеха. А все потому, что немцы обратили на него внимание. При разборке бумаг, захваченных в горкоме комсомола, Рейнхельту попали в руки заявление официанта и решение бюро горкома. В них шла речь об инженере Полякове, исключенном из рядов ВЛКСМ за дебош, учиненный в ресторане. Внимательно изучив документы, гауптштурмфюрер распорядился найти Михаила Полякова. Вначале полагал приспособить его для нужд секретной службы. Но при личном знакомстве убедился: толку от него не будет. Поляков выглядел туповатым, инертным, в общем, к серьезному делу непригодным.

Гауптштурмфюрер положил перед собой папку, взятую в сейфе горкома комсомола:

— Я составил о вас представление. Полное. Документ этот знаком?

Миша наклонился над раскрытой папкой. По-простецки поскреб затылок, повздыхал:

— Как забудешь? При мне составляли.

— Чувствуется, что человек ты разносторонний. Да? — иронизировал Рейнхельт.

Гауптштурмфюрер закрыл папку и оценивающе посмотрел на сгорбившегося на стуле, небритого Михаила.

— Да-а, досье не из приятных. Зачем же официанта калечил?

— Был в невменяемом состоянии.

— И частенько такое случается?

— Когда как… Придерживаю себя…

— Ничего. Вылечим. Сделаем из тебя человека. Договоримся так: в свободное от работы на заводе время пить — пей, но танки из ремонта выпускай вовремя. Согласен?

— Постараюсь.

Этот трюк, с фиктивным исключением Полякова из комсомола, придумал Метелин перед приходом немцев. Он же задним числом подделал решение.

Поляков и Ежик с разных площадок заскочили в трамвай. Пассажиров почти не было. Сашко сказал Полякову о пропавшей фотографии.

— Все негативы я уничтожил, — сообщил Поляков.

Встревоженный Михаил тут же вышел из вагона: торопился предупредить своих людей временно прервать связь с Ириной и Костей Трубниковыми.

В ту же ночь цепочка связных сразу же пришла в движение, незаметные колесики привели в действие весь сложный механизм подполья.

Уходя на работу, Ирина попросила Сашко узнать, не поселился ли возле их дома какой-либо новый постоялец. «Подсадной утки» боится», — догадался Ежик и охотно взялся за дело.

Днем он обошел соседей: у одних — одолжил щепотку соли, и других — чаю, у третьих — занял несколько спичек. Всюду приглядывался, осторожно спрашивал о квартирантах. Пришлых пока не обнаружилось. Но Ежик не успокоился. Со всей улицы собрал дружков и строго спросил:

— Вы знаете меня, что я за человек?

— Еще бы! — ответил хор.

— Хочу вам довериться, — продолжал Сашко таинственно, слушайте и на ус мотайте. По проверенным мною данным у нас на Булыжной должен поселиться домушник.

— Домовой! — ужаснулся самый маленький.

— Эх, необразованный, до-муш-ник — это вор, что по квартирам лазает, — разъяснил Ежик. — У них тоже ранги: который по квартирам — свой, который по магазинам — свой. К нам, значит, домушник. Он в постояльцы напросится. Высмотрит, у кого что есть, и последние штаны стянет. Вам, чапаевцы, боевое задание: если у кого поселится неизвестный, немедленно докладывайте мне, а уж я соображу, что предпринять. Слово?

Ну, кто не даст слова, если сам Ежик отличил секретным доверием. Конечно, поклялись смотреть в оба, быть немыми, в строжайшей тайне секрет держать.

Кончилась неделя, а сообщений от ребят не поступало. На вопросы Ирины Ежик отрицательно качал головой: пока, мол, подозрительных постояльцев на их улице не обнаружено.

Костя не сразу сказал Николаю Лунину о пропаже фотографии: Ирина просила об этом, ссылаясь на то, что вина Клавы не доказана и незачем напрасно волновать ее брата.

Но, когда Николай отказался взять и спрятать дома листовки из-за того, что к ним домой ходят немецкие офицеры и он не верит сестре, Костя не выдержал и все рассказал Лунину.

Николай не любил сестру, порой презирал, а сейчас даже брезговал ею, но… чтобы предать Семена — такого не мог ожидать даже от нее! Больше часа он бродил по улицам, пока немного успокоился.

Вернувшись домой, прошел в комнату сестры, как бы от нечего делать, перелистал ее альбом, перебрал книги, открыл ящик стола. Клава, отложив пухлый роман, настороженно приподнялась на кровати.

— В моих вещах копаешься. Этого еще не хватало, — сказала она. — Скажи, что ищешь?

— Портрет Метелина, — огорошил ее Николай.

— Что? Что? — побледнела она. — Какой еще портрет?

— Не притворяйся, не поможет. Отдай фотокарточку, на которой сняты Ирина и Семен.

— Понятия не имею, в глаза не видела. — Клава уже овладела собой, опять небрежно развалилась на кровати.

— Клавка, это очень серьезно! Где портрет?

— Ты пьян, ей-богу! Просто невменяем.

Взяв стул, Николай подсел к кровати:

— Ты выкрала снимок. Признайся или…

Клавдия спрыгнула с кровати, распахнула дверь в кухню, истерично крикнула:

— Мама! Скорее, он спятил!

В комнату вбежала перепуганная Власовна. Дочь, рыдая, сквозь слезы жаловалась:

— Житья не стало. Послушай, что плетет.

Нахмурив брови, мать напустилась на сына:

— Чего привязался, геть отсюда!

Николай ровным голосом объяснил:

— Мама, ты должна знать: Клавка украла у Трубниковых фотокарточку Метелина.

— Зачем она тебе? — спросила Власовна и уже прикрикнула на дочь: — Сейчас же верни!

Клава вытерла слезы, высморкалась, вскинула голову:

— Отвяжитесь, знать ничего не знаю.

Мать растерялась: кому верить — смотрела то на сына, то на дочь.

— Значит, портрета у тебя нет? — наступал Николай. — Ну, чего молчишь? Стыдно? В общем, все понятно. Этим и должно было кончиться. Последний раз спрашиваю, ответишь или нет?.. Хорошо, я сам скажу. Ты не только украла, но и передала снимок Метелина в гестапо.

Клава вздрогнула, словно от удара.

— Ой, да что ж это такое? — схватилась за сердце Власовна.

— Да, мама, это так. Ты знаешь, что Сема работал секретарем горкома комсомола. До сих пор он еще не перебрался к своим. Немцы его ищут, и ты сама знаешь, что они могут сделать, если поймают его.

— Он врет, врет, врет! — перебила его Клавдия.

— Боже, какой позор на старости лет. Вот до чего ты докатилась, дочка. Где ты пропадаешь по вечерам, с кем?

Клава исступленно кричала в лицо матери:

— Мне осточертели ваши свиньи, гуси, куры! Ваши копейки! Всю жизнь в дерьме. Себя закопала и меня в омут тянешь. Что ты видела? Что мы видим?.. А они — культурные, интересные, не то что некоторые…

Николай, отстранив опешившую мать, с кулаками подскочил к сестре:

— Вот как ты залаяла? Собственными руками задушу!

— Ой, как испугалась! — рассмеялась Клава, быстро накинула на себя пальто. И неожиданно со злостью выпалила: — Пропадите вы здесь все пропадом! — и выскочила на улицу.

Пятихатки ожили, засуетились. В отрешенном от мира сонном хуторе всякий пустяк — событие. А тут богом посланный мастер золотые руки. Что хочешь починит: ведро, чайник, кастрюлю, горелку керосиновой лампы, замок. В каждой хате такой работы уйма.

В фуфайке, ватных брюках, стоптанных сапогах, в заячьей шапке, одно ухо которой глядит в небо, другое — в землю, жестянщик запросто заходит в дом, открывает свой сундучок, раскладывает по лавкам стамески, буравчики, ножницы, молоток, паяльную лампу и, улыбаясь, говорит:

— Мир дому сему. Если есть жестяные или прочие по металлу работы, давайте, елки-моталки! Я могу…