Оказавшись фактически в тупике с розыском беглеца, Управление особых отделов 1-го Дальневосточного фронта в апреле 1947 года переслало розыскные материалы в особый отдел 1-й Краснознаменной армии на том основании, что Терещенко в Маньчжурии был задержан этим отделом.

В деле не оказалось моего рапорта от 14 августа 1945 года с изложением заявления Ясудзавы о том, что Терещенко живет под чужой фамилией. Тогда я написал рапорт заново. Разработанные нами мероприятия, утвержденные полковником Бухтиаровым, выглядели малоперспективными: ведь следы разыскиваемого начисто оборвались, и ничего реального мы придумать не могли. Я приступил к изучению других дел, но никак не мог на них сосредоточиться — Терещенко не выходил из головы.

Да, секрета в том нет: после войны мы искали сотни преступников. Но одно дело, если ты лично не знал разыскиваемого, и совсем другое, когда он побывал в твоих руках и — скрылся. В этом случае ощущаешь особую ответственность за розыск. Так было и у меня с Терещенко. Мысль о том, что он где-то скрывается на территории СССР и, возможно, мстит за свои неудачи, совершая новые злодеяния, не давала мне покоя.

Между тем после войны с Японией репатриация из Маньчжурии русских эмигрантов продолжалась. Они могли принимать советское гражданство. И в одном из пунктов нашего розыскного плана мы предусмотрели их опрос о Терещенко, особенно тех, кто жил в Лишучжене, Муданьцзяне и Харбине. Это мероприятие не было особенно перспективным, но не исключалось, что мы могли получить новые сведения о личности разыскиваемого. Размышляя об этом, я пришел к выводу, что нужно опросить о Терещенко не только тех, кто возвращается в нашу страну после окончания войны с Японией, но и ранее находившихся в Маньчжурии лиц, прибывших оттуда в СССР в разное время.

И тут я вспомнил Кунгурцева, которого о Терещенко еще не спрашивали, хотя, как показал Кунгурцев на следствии, родился он в Мулине, расположенном недалеко от Лишучженя.

И вот мы втроем — бывший старший следователь, а теперь начальник следственного отделения, майор Таранихин, розыскник капитан Сошников и я — обсуждаем вопрос, как лучше организовать опрос Кунгурцева. Фантазируем, немного спорим. Я предположил: вдруг при опросе Кунгурцев заявит, что Терещенко не только его знакомый, а даже родственник.

«Да нет, это разные люди», — заметил капитан Сошников. «Откуда ты знаешь, что они разные! — горячился майор Таранихин. — Чего на белом свете не бывает».

Долго мы еще спорили, обсуждая различные варианты не раскрытых ранее событий. Возражения капитана Сошникова становились как бы неувереннее, мягче, наши позиции сближались. По анкетным данным, у Терещенко два сына. Но так ли это — в момент задержания не проверялось. А задерживался он в 1945 году капитаном Тимофеевым. Я связался по телефону с капитаном — спросил о сыновьях Терещенко. Капитан Тимофеев ответил, что, насколько он помнит, в августе 1945 года Терещенко прибыл в здание Лишучженьской японской военной миссии самостоятельно, по вызову; на его квартире Тимофеев не был и ничего не знает о его сыновьях. После этого разговора с капитаном Тимофеевым в нас стала укрепляться новая идея: а не является ли Кунгурцев сыном Терещенко?

Мы изложили все эти свои изыскания и предположения полковнику Бухтиарову.

«Ну что ж, неплохо продумано, — выслушав нас, заметил он. — Между прочим, одним из методов оперативного мышления является обоснованная оперативная фантазия, которая базируется на реальных фактах. Думаю, что ваше предположение о родстве Кунгурцева и Терещенко вполне оправданно. Это нужно срочно и тщательно проверить».

Было решено, что я наведу справки о поведении Кунгурцева в исправительном лагере и — при наличии возможностей — организую опрос…

Через сутки я уже находился в кабинете заместителя начальника Управления особых отделов Дальнего Востока генерал-майора Шишлина Ивана Васильевича, который непосредственно контролировал нашу розыскную работу. Доложил о мероприятиях относительно Терещенко и Кунгурцева. Генерал подметил, что наши посылки имеют некоторую перспективность, но и некоторую шаткость. Он сказал, что будет лично контролировать выполнение нашего плана.

На наш запрос Управление госбезопасности по области сообщило, что поведение его удовлетворительное, что он овладел специальностями плотника и столяра, перевыполняет нормы выработки, участвует в художественной самодеятельности. Генерал Шишлин ознакомил меня с этим сообщением и предложил выехать туда для беседы с Кунгурцевым. Заранее предупредил, что она будет сложной. В случае подтверждения нашей версии Кунгурцеву придется говорить о преступлениях отца, а это не так просто. Материалов для уличения его в неискренности на следствии было немного. Поэтому генерал предлагал вести беседу предельно доброжелательно и постараться убедить заключенного, что в его интересах быть искренним.

Несколько дней я готовился к той беседе. Собрал нужные документы, сделал выписки из следственных показаний. Еще раз проштудировал дело Кунгурцева. И странно, чем старательнее готовился, тем почему-то все больше испытывал нечто вроде сомнения.

Генерал Шишлин по этому поводу сказал: «Это хорошо, что испытываются затруднения. Значит, процесс осмысливания мероприятия идет нормально. Думай, майор, думай. Я уверен, что нужная тактика разговора у тебя вырисуется. Но, пожалуй, не раньше того часа, как увидишь собеседника и вступишь с ним в контакт».

И вот подготовка к встрече с Кунгурцевым вроде завершена. Самолетом вылетаю. День ясный, солнечный. Чтобы отвлечься от своих дум, не отрываясь смотрю в иллюминатор. Любуюсь маняще-неоглядными таежными далями, искусно расчерченными темнеющими долинами, причудливыми изгибами рек…

Прилетели вечером. Солнце уже скрылось за зубчатые далекие горы, и все вокруг затягивалось густеющей темнотой.

Накануне встречи с Кунгурцевым я узнал, что его уже несколько раз опрашивали в лагере. При этом использовались те улики его прошлой неискренности на следствии, с которыми я приехал и которые он легко уже парировал. Кунгурцев заявлял на опросах, что на следствии рассказал все полностью и что если его показания не сходятся с нашими кондуитами, то нам надо искать выход самим.

Все это не прибавляло мне уверенности в желательном исходе предстоящей встречи с преступником.

И вот он сидит передо мной в кабинете следственного изолятора, возле стены, на табуретке, жестко прикрепленной к полу.

«А вы изменились, Кунгурцев, за три года», — сказал я, всматриваясь в него. «Вы тоже изменились, стали, кажется, майором, но я вас сразу узнал, вы ловили меня».

Кунгурцев пополнел, возмужал. Его лицо от физической работы на воздухе в зной и в стужу словно задубело. Но ни загар, ни задубелость не скрадывали броских примет: чуть раздвоенный подбородок и почти сросшиеся у переносицы густые брови. Наклонив голову, он рассматривал свои, словно раздавленные, огрубевшие ладони, бросая на меня короткие пытливые взгляды. Его напряженная поза, бегающие глаза и первые сухие безэмоциональные реплики говорили о том, что эта встреча его не обрадовала, во всяком случае от нее он не ожидает ничего хорошего.

Как я ни всматривался в Кунгурцева, ничего определенного не мог сказать — похож ли он на Терещенко. Наука об идентификации личности по фотографиям продвинулась далеко вперед и при наличии хороших фотоснимков способна дать категорический ответ: это ли лицо сфотографировано, даже десятки лет назад. И все же здесь немало трудностей. Когда я сосредоточивал свое внимание на признаках сходства Кунгурцева и Терещенко, то они казались похожими друг на друга. Но стоило начать искать различия — приходил к противоположному выводу. Поэтому я вынужден был признать, что одна из возможностей, казавшаяся ранее бесспорной, — установить их родство по приметам — фактически отпала.

«Как вы себя чувствуете?» — поинтересовался я после некоторой паузы, надеясь развить беседу о его жизни в лагере. «Нормально, не жалуюсь». — «А все же?» — «Как видите: жив, здоров, работаю». — «Вам письма пишут?» — вырвалось у меня, пожалуй, некстати. «Пишет из Омска знакомый по лагерю Кириллов Иван. Он освободился в прошлом году, а сидел за неосторожное убийство». — «Что же он пишет?» — «Разное». — «Где бы хотели жить и чем заниматься после отбытия наказания?» — «Сидеть еще долго, времени хватит подумать. А если вы, гражданин майор, хотите пришить еще статью и продлить лагерный срок, то, что ж, давайте старайтесь, мне теперь все равно», — нервно проговорил Кунгурцев и еще ниже наклонил голову. «Напрасно обижаетесь, ничего вам пришивать не собираемся. А срок ведь вы сами заработали, проникнув в нашу страну из Маньчжурии, так ведь?» — «Пришел сам, конечно, да не по своей воле».